Не устаю объяснять своим читателям и слушателям, что я никогда не говорю и не пишу о том, что будет. Будущее известно лишь Богу и то с поправкой на свободу воли, которую Он предоставил человеку и в рамках которой человек не тварь дрожащая, но может выбирать варианты своей судьбы.
В Содоме могло найтись десять праведников, жена Лота могла не оглянуться, Каин мог не убить Авеля, Адам и Ева могли не преступить завет. Если бы человек не имел свободы выбора, то и карать его в жизни вечной было бы не за что, ведь им руководил бы Фатум, против которого человек бессилен. Только как равноправный участник процесса выбора будущего, человек может быть грешен и подвержен наказанию.
Я описываю лишь те события, которые уже произошли, частично продлевая в будущее наметившиеся тенденции. Поэтому и подчёркиваю, что такой-то вариант будущего более вероятен, так как соответствует вектору и динамике развития общественных и политических процессов, а такой-то менее реален, поскольку до сих пор массы людей делали диаметрально противоположный выбор и многие уже связали с этим выбором своё будущее. Но фатальной невозможности изменить выбор нет, бывает, что массы под воздействием обстоятельств и/или харизматичных личностей резко меняют своё мнение и поведение.
Именно поэтому мне претит постоянное стремление общества найти какую-то точку отсчёта (момент ошибки или предательства, а также повинную в этом личность), с которой началось падение в пропасть. На самом деле, мы двигаемся по бесконечной дороге, где за каждой развилкой, нас ждёт перекрёсток, а за перекрёстком развилка. Мы пребываем в состоянии постоянного выбора, от которого зависит наше будущее, а от миллионов наших выборов зависит будущее нашего общества, нашей страны и мира, в котором мы живём.
Например, я мог сделать в жизни другой выбор – остаться на дипломатической службе Украины. В 1998 году, когда я её покидал, такой выбор никому не казался фатальным, а мои действия большинство знакомых (вполне, кстати, пророссийски настроенных) оценивало как глупые. Ибо вроде бы ничто не предвещало. Но те, кто тогда решил остаться и служить Украине, сейчас вынуждены корчить из себя русофобов или прятаться в отдалённых посольствах, мечтая досидеть до пенсии и надеясь, что потом их победители не привлекут к ответственности за службу нацистскому режиму.
Украина сейчас находится в состоянии распада не в последнюю очередь потому, что многие из тех, кому предстояло сделать выбор, сделали тот же выбор, что и я, но многие (большинство) противоположный.
Если бы подавляющее большинство (80-90%), делающих выбор, выбрало Россию, США не смогли бы зацепиться за Украину со своими майданами. Но если бы такой же процент населения выбрал Запад, то уже Россия не смогла бы проводить на этом направлении активную политику. Именно внутренний раскол неизбежно превращал Украину в поле боя. Причём внешние силы (Россия, США, ЕС и даже воздержавшийся от активного участия Китай) приглашали в страну именно противостоящие друг другу внутренние группировки расколотой Украины. Не имея возможности победить друг друга, каждая группа пыталась получить решающий перевес за счёт поддержки внешней силы.
Именно анализ сложившейся (подчёркиваю, не будущего, а уже сложившейся в тот момент) ситуации позволил мне уже в средине 90-х говорить, а с начала нулевых и писать о том, что при сохранении вектора и динамики идущих процессов, Украина в обозримой перспективе станет полем боя между Россией и Западом, причём сама же инициирует эту войну, как продолжение постсоветской гражданской войны и как продолжение своей собственной гражданской войны, которую в конце 90-х я определял как близкую, с момента акции «Украина без Кучмы», как холодную, а с момента первого майдана, как начавшую переход в горячую фазу.
И, хоть даже в 2014 году мне многие ещё продолжали говорить: «Где вы видите гражданскую войну?» — даже после майских Одессы и Мариуполя не все соглашались признать очевидное, я ныне склонен продлить начало гражданской войны в СССР дальше вглубь истории, начав её отсчёт с 1989 года.
Напомню, что Горбачёв был избран генеральным секретарём на мартовском пленум ЦК КПСС, 1985 года. На апрельском пленуме ЦК того же года была провозглашена гласность, затем с небольшими интервалами в качестве приоритетных целей объявлены ускорение и антиалкогольная кампания.
Только на январском, 1987 года пленуме ЦК КПСС перестройка объявлена, как комплексная политическая и экономическая реформа. До октября 1988 года, когда Горбачёв был избран председателем Президиума Верховного Совета СССР, консолидировав в своих руках высшие партийный и государственный посты, она развивалась в целом по китайскому сценарию. В этот период общее ослабление государственного аппарата, свойственное периоду любых реформ, компенсировалось концентрацией и персонализацией верховной власти в руках инициатора реформ.
Однако, начиная со съезда народных депутатов, собравшегося в 1989 году, Горбачёв оказался не способным контролировать консолидированную власть, начал неудачные манёвры между группами влияния, в частности обменял пост избранного съездом (а не всенародно) президента на отмену 6-й статьи Конституции, определявшей «руководящую и направляющую роль КПСС» и де факто гарантировавшей политическую стабильность системы. Результатом стал быстро прогрессировавший раскол элит, каковые элиты, будучи не в силах победить друг друга обратились за поддержкой к обществу и раскололи его.
Это тогда нынешние «свидетели СССР» клянущие «проклятых либерах», не менее громко проклинали «проклятых партократов», шахтёры стучали касками, желая, чтобы у них было «как в Европе», а народ раскололся на тех, кто за стабильность с умеренными реформаторами и тех, кто за светлое будущее уже вчера, с реформаторами радикальными. Вот этот момент и стал точкой отсчёта всех гражданских войн на постсоветском пространстве: бывших, настоящих и будущих.
Народ не понимал что происходит, но историческое чутьё его не подводило. Именно в эти последние трагические годы горбачёвского правления появились шутки о реалистах, изучающих автомат Калашникова и о том, что после перестройки будут перестрелка, а потом перекличка. Исторические архетипы глубоко сидят в нашем подсознании, и даже если сознательно мы не хотим себе в этом признаться, инстинктивно мы (как народ, являющийся коллективным живым организмом – обладателем коллективной исторической памяти) как правило осознаём куда катимся.
Перестройка не успела закончиться, а перестрелки уже начались. О перестройке уже давно все забыли, а до переклички пока ещё очень далеко. Вот этот раскол в мозгах единого общества, поселившийся в последние годы существования СССР, с подачи сражавшихся между собой за власть и ресурсы позднепартийных элит, подхваченный после распада СССР элитами региональными и эксплуатируемый ими в своих интересах, стал психологической базой всех последующих майданов, войн и переворотов, прокатившихся по всей бывшей огромной стране.
Россия одна из первых испила из этой чаши. Северный Кавказ начал бурлить ещё до распада СССР, а в 1994 году уже началась Первая Чеченская война. В Москве гражданская война коротко, но кроваво вспыхнула в 1993 году, Урал и Сибирь готовились в подходящий момент тихо отползти, а пока пытались укреплять экономический суверенитет. К концу 90-х Россия стояла на грани полномасштабной гражданской войны, хуже той, что разорила её в начале ХХ века. Но здоровая часть российских элит смогла выдвинуть таких лидеров, как Примаков и Путин, а расколотое общество нашло в себе силы сплотиться вокруг них ради спасения страны.
В других местах было по-разному, но нигде местные элиты не проявили достаточно воли и компетентности, чтобы самим справиться с кризисом, вызванным перестроечно-постсоветским расколом в мозгах. Везде они пытались его эксплуатировать, натравливая управляемый народ на постсоветских соседей, для укрепления своей власти. Когда же раскол (как это рано или поздно случается) обращался внутрь, у местных элит не хватало сил справиться с кризисом без внешней поддержки. Они могли лишь выбирать на кого опереться: на Россию или на США. Разница заключалась в том, что у тех, кто опирался на Россию, при должной сноровке был вариант пропетлять мимо гражданской войны или же не дать ей разгореться слишком сильно. Выбравшие США, выбирали худший вариант внутреннего пожара, поскольку США также делали ставку не на восстановление народного единства, а на поддержание и углубление раскола, как масс, так и элит.
Подчёркиваю, курс на гражданские войны, майданы и раскол был задан в 1989 году, в результате борьбы позднепартийных элит. В рамках развивающихся тенденций он был почти непреодолим, поэтому в том или ином формате гражданские столкновения произошли почти во всех постсоветских странах, но фатальной неизбежности как распада СССР, так и последующих гражданских войн не было.
Более волевой, интеллектуальный и ответственный лидер мог бы сохранить СССР и направить его развитие по китайскому пути «строительства капитализма под руководством КПСС». Более адекватные лидеры в республиках могли бы ощутить запрос на гражданский мир и развитие и выступить с позиций консолидирующих, а не разрушающих республиканские общества.
Большая часть русских в республиках готовы были участвовать в создании местных политических наций, рассматривавшихся ими как развитие бывшей единой советской политической нации, происходящее на основе сохранения экономического и исторического единства и политического союза и взаимодействия с Российской Федерацией. Отношение изменилось, когда выяснилось, что их собираются убивать, ущемлять в гражданских правах и ассимилировать. Но в конечном итоге нации, выбравшие путь борьбы с русскими и с исторической Россией, начали гражданские войны сами с собой, уничтожая сами себя и свои государства.
Именно раскол в мозгах, разделяющий общество на враждебные части, позволил внешним силам легко и ненавязчиво формировать майданы. Люди изначально видели врагов в соседях и подсознательно искали союзников против них. Вспомните, что практически в каждом новом независимом государстве (бывшей союзной республике) местные националисты угрожали Москве тем, что если, мол, вы будете поддерживать местных русских, то мы будем вас ненавидеть. Они были уверены, что цель у всех одна – интеграция в структуры Запада в качестве второстепенных наций, а русские, оказавшиеся за пределами России – расходный материал этого процесса.
Кстати, своих соплеменников, оказавшихся в России они тоже были готовы принести в жертву майданному мышлению, ищущему врага вблизи себя. Это уже потом, когда Россия разбогатела и появилась возможность ездить туда на заработки, власти отдельных республик стали интересоваться не так правами и условиями жизни мигрантов, как самой возможностью массово отправлять соотечественников на заработки в Россию, получая прибыль бюджету и возможность сдувать нестабильность, вызванную большим количеством неквалифицированной безработной молодёжи, перебрасывая её в Россию.
Поначалу же все они заявляли, что мы же не спрашиваем у России сколько она открыла украинских, грузинских или казахских школ и есть ли на её территории соответствующие автономии, хотя бы культурные.
Нам это возможно казалось хитростью или неадекватностью, но они именно так мыслили: все, кто оказался в пределах административных границ соответствующей республики должны как можно скорее влиться в титульную нацию (при этом они были не против ассимиляции Россией всех народов и национальных групп оказавшихся в пределах её границ). Кто не хочет – «чемодан, вокзал и далее по тексту». Своих «возвращенцев» они были готовы принять, понимая, что их будет мало, если в принципе будут.
Позиция России, пытавшейся в общих интересах сохранить наднациональное хотя бы экономическое единство, единое таможенное пространство, скоординированную внешнюю и оборонную политику, вызывала у местных руководителей подозрение. Не случайно они изначально обвиняли Россию в намерении возродить Советский Союз, не понимая, что российским элитам и народу такое восстановление, требующее огромного ресурсного расхода (то есть опять отрывать от себя), в страшном сне не приснится. Россия присоединяет земли только чтобы обеспечить безопасность, то есть, только если с каких-то территорий для неё исходит ощутимая угроза, настолько серьёзная, что расходы на присоединение и интеграцию этих территорий окупаются прекращением расходов на купирование постоянной угрозы.
В целом, период майданов, как составная часть эпохи гражданских войн, наступает следующим образом:
1. Государство ощущает ресурсную недостаточность, вызванную накоплением невынужденных ошибок, допущенных управленческими структурами.
2. Как ответ на ресурсную недостаточность, продуцирующую раскол элит, обнищание масс и прочую общественную нестабильность, классически описываемую как революционная ситуация, запускаются реформы.
3. Реформаторы оказываются недостаточно компетентными, чтобы в условиях ослабляющих бюрократическую вертикаль реформ, сохранить необходимую жёсткость системы власти и контроль над событиями.
4. В качестве альтернативы жёсткому управлению реформами слабые реформаторы выбирают лавирование между элитными группировками, борющимися за абсолютную власть в рамках старой ресурсно недостаточной системы, но под радикально-реформаторскими лозунгами.
5. Лавирование окончательно подрывает авторитет слабой власти, усиливает раскол элит и вызывает апелляцию элитных групп к народным массам, у которых они ищут поддержки. (Это момент начала гражданской войны, который в случае СССР был микширован почти мирным распадом большой страны).
6. Уяснив, что раскол общества также не привёл к победе одной из политических группировок, а равновесие сохраняется на более низкой ресурсной базе, что лишь усиливает противоречия, борющиеся элитные группы обращаются за поддержкой к внешним силам. (Это начало периода майданов, а гражданские войны приобретают в этот момент внешнюю составляющую, что даёт возможность развязавшим их внутриполитическим силам не признавать их гражданский характер, квалифицируя свои действия как защиту отечества, а своих оппонентов записывая во враги народа, даже если их оказывается больше, чем лояльного «народа»).
Гражданские войны, замаскированные под международные конфликты могут кончиться победой центробежных сил, которая ведёт в окончательному распаду бывшего единого государства. Но могут завершиться и победой центростремительных сил, в результате которой единое государство полностью или частично восстанавливается, реставрируя также традиционную сферу своих исключительных интересов, простирающуюся вдоль границ и формируя сферы (или зоны) влияния в ключевых стратегических точках планеты.
· В рассматриваемом нами случае, при других политиках и других решениях: распад СССР мог не состояться;
· СНГ могло реально стать новым конфедеративным объединением, которое избавило бы участников от опасности региональных гражданских войн и многих других проблем;
· восстановление России в конце 90-х – начале нулевых могло не произойти;
· майданы на Украине могли быть подавлены, как была подавлена акция «Украина без Кучмы» — первый, не состоявшийся, майдан.
В каждом случае альтернативного развития мы получили бы сегодня другую реальность (не обязательно лучше, но и не факт, что хуже имеющейся). Более того, здесь не перечислена даже сотая часть развилок, способных направить развитие советского и постсоветского мира по другому руслу. А ведь есть ещё развилки, связанные с внутренней и международной политикой США и их союзников, а также Китая и массы других стран.
Но так же, как в Китае Тяньаньмень, сделала магистральным выбором строительство капитализма под властью КПК, так же, как в США отказ банды Клинтонов в нулевых реформировать рейганомику, вернуть экономику и финансы в нормальное состояние, предопределил сегодняшний системный кризис всего Запада, так же допущенный Горбачёвым раскол элит, а за ними и общества, сделал гражданскую войну или войны в СССР или на его осколках наиболее вероятным вариантом преодоления позднесоветского кризиса.
Что же касается майданов, то это всего лишь одна из форм внешнего вмешательства в постсоветское гражданское противостояние, эксплуатирующая и стимулирующая прогрессирующий раскол бывшего некогда единым общества на враждующие группы.
Поэтому самый эффективный метод борьбы с майданами, что доказывает российский опыт – восстановление единства расколотого общества, под чутким но жёстким присмотром компетентной власти. Стоит власти ослабеть и попытаться начать лавирование между общественными настроениями, вместо управления последними, и мы оглянуться не успеем, как увидим майдан любого размера и формы, с любыми лозунгами на любой площади любого города.
Майдан глубоко сидит в каждом гордящимся своей бескомпромиссностью и готовностью силой оружия привести к «зияющим высотам» столько представителей общества, сколько смогут дойти под конвоем, потери в пути не смущают. В этом плане не важно, что вы строите: тысячелетний рейх, великую Украину или единое человечье общежитье. Если метод – гражданская война и потери в пути вас не смущает, то надо просто понимать, что до конца не дойдёт никто (кто не погибнет, тот разбежится). Хоть сам конец может быть разным, вернее по-разному ужасным.
ukraina.ru
