Украина вновь обсуждает «хорватский сценарий» для решения «донбасской проблемы». И понятно, почему обсуждает: с точки зрения украинских националистов и других моральных уродов, он стал бы идеальным выходом из ситуации. Но что именно предполагает «хорватский сценарий»? И почему Киеву стоило бы о нем забыть, пока хуже не стало?

«Хорватский сценарий» активно обсуждается на Украине с тех самых пор, как протрезвели пьяные. В 2014 году местные комментаторы – как государственные люди, так и частные лица – отписывали самопровозглашённым республикам Донбасса от силы неделю-другую жизни. Однако ВСУ не смогли добиться поставленной цели – «освободить» Донецк и Луганск, а пролитая кровь стала для региона «точкой невозврата». Шанс на быстрое и мирное возвращение ДНР и ЛНР в состав украинского государства был упущен именно тогда, когда временное правительство в постмайданном Киеве решило сделать ставку на силу, хотя в те времена речь шла даже не об отделении Донбасса, а всего лишь об автономии для него.

Тогда-то украинские националисты и вспомнили о Хорватии, благо некоторые из них успели лично за нее повоевать. Аналогия казалась точной: населенные преимущественно сербами хорватские регионы взялись за оружие, поскольку априори не могли принять новую идеологию Загреба – агрессивный этнический национализм с пересмотром общей истории. Собственно, эта идеология не была принципиально новой –примерно такую же транслировали союзники нацистов усташи, в период Второй мировой войны занимавшиеся на Балканах геноцидом «неполноценных» и обогатившие сербохорватский язык словом «сербосек» (нож для убийства сербов). После отделения Хорватии от Югославии, людей, которых даже из гитлеровского Берлина бранили за излишнюю жестокость, предложили считать оболганными национальными героями (вспомним про Бандеру и Шухевича на Украине).

Однако «хорватский сценарий» полюбился галицийским геополитикам не потому, что имел множественные совпадения с их собственными проблемами, а потому, что сулил наилучшее в их глазах решение этих проблем – возвращение мятежных земель под контроль за счет изгнания нелояльного населения. Об этом на Украине не стеснялись говорить прямо: территория – да, нужна, а живущие на них люди («совки», «ватники», «колорады» и «кацапы») не нужны совершенно, от них «украинский Донбасс» хорошо бы зачистить раз и навсегда.

В случае как с Украиной, так и с Хорватией расчеловечивание «неполноценных» проводилось осознанно, но имело поправку на актуальные информационные технологии и то, что украинцы выражают свои желания наглее. Если хорватские сербы обнаруживали на своих дверях анонимные записки типа «убирайтесь вон», то население Донбасса руководство пропрезидентской фракции в Раде публично называло «раковой опухолью».

Первый этап борьбы за Донбасс действительно получился «хорватским»: подавить сепаратистские образования с наскока не удалось, и стороны заключили соглашения о перемирии (читай – Минские). Если продолжить перенос опыта хорватской войны на украинскую почву, развитие должно быть следующим: в регион вводятся международные миротворцы, за спиной у которых проводятся военные приготовления, после чего армия с домобранами (говоря по-хорватски) и добробатами (говоря по-украински) в авангарде неожиданно переходит в наступление, занимает отколовшиеся территории и изгоняет местное население в сторону Сербии в одном случае и России в другом. Раз нет сепаратистов, то нет и сепаратизма – проблема решена.

Западные страны, конечно, поворчат, и кто-нибудь чисто для приличия назовет происходящее «этнической чисткой», но в конце концов простят своего союзника, возьмут его под руки и понесут в мир европейского процветания «от Сана до Дона». Ведь с Хорватией именно так и произошло: после операции «Олуя» («Буря»), падения Сербской Краины и бегства из региона 250 тысяч сербов (это примерно половина от довоенного сербского населения всей Хорватии) засевший в Загребе режим на некоторое время стал изгоем, но продолжалось это относительно недолго – хорватов «реабилитировали» после ряда сугубо косметических реформ (например, некоторые улицы, переименованные в честь хорватских нацистских преступников, переименовали обратно).

Это не отменяло главного: Хорватия становилась единой и не осложняла себе жизнь какими-либо автономиями, изгнав «инородцев» прочь из собственных домов, а более двух тысяч из них уничтожив физически. С точки зрения украинского нацика, этот сценарий и разумен, и справедлив, и вообще – лучше не придумаешь.

За последние пять лет он стал на Украине чем-то вроде навязчивой идеи или голубой мечты. Украинские генералы периодически летали в Хорватию «набираться опыта», а хорватские и украинские общественные деятели из числа особо отмороженных проводили круглые столы на тему «русские и сербы мешают нам жить». Реальность подсказывала, что Украине скорее светит потеря государственности, чем «хорватский сценарий», но мечта от этого не становилась менее голубой.

При президенте Зеленском разговоры о ней возродил Александр Левченко, назначенный послом в Хорватию (а по совместительству – в Боснию и Герцеговину) еще президентом Януковичем. Правда, дипломат оговорился, что имеет в виду прежде всего ввод в зону конфликта международного миротворческого контингента по линии ООН.

Кстати, в случае с Донбассом эту идею (и тоже по линии ООН) в свое время выдвинул Владимир Путин, но у Порошенко ее переписали под себя, сделав нереализуемой, после чего выдали за собственную.

Юмор в том, что оговорка Левченко сути не меняет и ничего хорошего международному контингенту не сулит: когда украинец приглашает к себе миротворцев «по хорватскому сценарию», читать это нужно так – «мы будем вас убивать, если вы посмеете вмешаться».

В случае с балканскими войнами международные миротворческие контингенты показали себя из рук вон плохо. Наиболее известна история с нидерландским батальоном, который оказался бессилен защитить сербов Сребреницы от систематического террора. Когда Войско Республики Сербской под руководством генерала Младича пришло ему на смену и фактически использовало миротворцев как живой щит, Амстердам стал главным гонителем боснийских сербов на международном уровне – обиделся за своих, хотя нидерландский позор находится только на нидерландской совести.

Санкции, которые выпали на долю Хорватии, несопоставимы с теми, которые пришлось выдержать Сербии и боснийским сербам. Меж тем хорватская армия использовала миротворцев не просто как живые щиты, а как мишени. Правда, лишь в тех случаях, когда они отказывались «отойти и не отсвечивать» и рисковали заниматься прямым своим делом – препятствовали военным действиям. В этом случае по их позициям били прямой наводкой, всего погибло трое сотрудников ООН – двое от хорватских пуль, еще один по причине ответного огня со стороны краинских сербов.

Роль миротворческого контингента в падении Сербской Краины окончательно не прояснена до сих пор, но, судя по всему, хорватское руководство просто обвело его вокруг пальца, предупредив о «Буре» за пару часов до ее начала. Отношение стран Запада к произошедшему разнилось от аккуратного одобрения (Германия) до резкого неприятия (Греция), но вся эта «дуэль формулировок» не имела никакого смысла: сербское население уже было выдавлено из края, не помышляя туда вернуться.

В этом и заключалась суть «Бури» – избавиться от максимального числа людей (беженцев) и уничтожить их дома, пока не вмешаются международные силы. Кого-то подгоняли выстрелами, а кому-то могли и бензину в бак подлить, чтобы хватило до границы.

Спустя годы МТБЮ (иногда его не совсем точно называют Гаагским трибуналом) приговорил генерал-лейтенанта Анте Готовину, лично руководившего штурмом Книна (столица Сербской Краины), и его «правую руку» Младена Маркача к длительным срокам тюремного заключения, но потом полностью оправдал по апелляции. Расклад получился такой: факт преступления (этнические чистки «Бури» и сама «Буря») был, а преступников нет – ответственность конкретных людей «не доказана». В случае с сербами такое не проходило: если устанавливался факт преступления, все военное и политическое руководство признавалось причастным просто по умолчанию, из чего в конечном счете был состроен пропагандистский миф о сербской вине за общебалканскую резню, в рамках которого не принято отделять сербских сербов от боснийских или краинских (то есть речь идет об «общеэтнической ответственности», как бы дико это ни звучало в Европе по меркам конца XX века).

При таких раскладах боссов из армии противника просто необходимо оправдывать, иначе они могут обидеться и рассказать о подлинной роли «уважаемых людей» из Европы и США в описываемой мясорубке. Лишь годы спустя правда нехотя пробивается наружу, недавно стало известно, например, о так называемой резне в Дворе, когда хорватские военные казнили девять инвалидов и стариков (они физически не могли покинуть Краину и спрятались в здании школы). Об этом преступлении рассказали его свидетели – датские миротворцы, которым руководство приказало «не вмешиваться». Они молчали 16 лет, но совесть, видимо, все-таки «заела».

Можно с высокой долей уверенности утверждать, что в случае повторения «хорватского сценария» на Украине Запад простил бы Киев так же, как простил Загреб. А американские эмиссары, на словах выступая против военной операции, фактически участвовали бы в ее подготовке – как дипломатической, так и теоретической. За девять месяцев до начала «Бури» США и Хорватия заключили договор о военном сотрудничестве, а натаскиванием хорватских генералов занимались именно американские военные, пускай и отставные.

Однако перенос хорватского опыта на украинскую землю делает абсолютно невозможным другое объективное обстоятельство: Россия – это не Югославия, а Владимир Путин – не Слободан Милошевич.

Парадоксальным образом и в России, и на Западе Милошевича воспринимают с разными знаками, но почти одинаково – как сербского националиста. На деле Сербия и Черногория (так называемая малая Югославия) оставались единственными республиками СФРЮ, где к моменту ее распада правили не националисты, а социалисты, «югославы», «советские люди» (называйте, как хотите, общий смысл понятен). При этом Милошевича просто невозможно считать защитником интересов всех сербов – он заботился прежде всего о собственном политическом выживании и о судьбах малой Югославии, но не о сербах вообще. С руководством как Сербской Краины, так и Республики Сербской в Боснии у него сложились просто-таки отвратительные отношения, в основе чего находился не только эгоизм белградского руководства (этот эгоизм можно назвать и рационализмом), но и идеологические разногласия.

Роль Милошевича в операции «Буря» и падении РСК оказалась предательской: Сербия принимала беженцев, но не вмешивалась в происходящее. Бывшее руководство Сербской Краины считает, что на этот счет у Белграда имелись договоренности как с Загребом, так и с Вашингтоном.

Особо нужно подчеркнуть тот факт, что Югославия должна была помочь Сербской Краине не просто из чувства сербской солидарности, а на основании специального юридического соглашения между Белградом и Книном. Югославия была гарантом безопасности РСК и была признана в этом качестве на международном уровне, но в критический момент просто развела руками.

На точно такое же поведение со стороны России еще до Украины надеялись в Грузии. Авантюра Саакашвили, известная как война 080808, во многом тоже была копией хорватской «Бури». Предполагалось так: артиллерийская обработка, ввод войск, подгоняемые колонны беженцев, формальное ворчание со стороны Запада и сугубо дипломатическое сопротивление Москвы, официально являвшейся гарантом безопасности в регионе. А потом – всё, нет больше Республики Южная Осетия, фарш невозможно провернуть назад.

Не вышло. Теперь уже очевидно, что выйти и не могло – никакие американские увещевания и угрозы санкций Москву бы не впечатлили. «Красная линия» была прочерчена заранее и четко, но Саакашвили решил рискнуть, и с тех пор может пенять только на себя.

Его пример другим наука, и Украине в первую очередь. Реализовать там «хорватский сценарий» не позволяют объективные законы географии: не в том смысле, что Донбасс не Балканы, а в том, что Россия не Сербия, никуда не денется и останется собой. Посему все украинские разглагольствования о собственной «Буре» с циничным поминанием «миротворческого опыта» останутся типичным для этого региона пришепетыванием через «если бы»: ах, если бы у нас было ядерное оружие; ах, если бы в России закончилась нефть; ах, если бы Украина не была государством – хроническим неудачником, тогда бы мы о-го-го.

«У нас есть поговорочка, грубоватая такая, про бабушку, про дедушку: если бы у бабушки были внешние половые органы дедушки, она была бы дедушкой», – заметил однажды Владимир Путин по совсем другому, не относящемуся к Украине поводу. Но именно украинцам стоило бы прислушаться: эта поговорка как раз про них, про их восприятие себя в окружающем мире, в то время как реальность настоятельно советует забыть о «хорватском сценарии», чтобы не выбираться потом из очередной «нижней точки», куда идеи хуторского украинского национализма раз за разом опрокидывает сама история – и Донбасс тому свидетель.

vz.ru