Когда кот сыт и доволен жизнью он умиротворённо говорит «мур-р-р» (мурлыкает), а когда голоден или болен, или пытается привлечь внимание человека к какой-то иной своей проблеме, он громко говорит «мяу!». Зачастую ещё и пытается сделать это максимально противным голосом, чтобы человек быстрее спешил на помощь, пытаясь прекратить назойливое мяуканье.

Дикие коты живут в лесах и степях, в городе живут бродячие – бывшие когда-то домашними или потомки бывших домашних. Фактически они продолжают кормиться при человеке, только не одном конкретном человеке, а при человеческом сообществе, в пределах которого обитают. Кому-то из них везёт прибиться к ресторану или супермаркету, где всегда полно служащих неиссякаемым источником пищи отходов. Кому-то приходится довольствоваться подвалом на стройке и ловить грызунов.

Там, где пищи много, хватает на всех с избытком, кошки создают социальные объединения из нескольких самок с котятами – в коллективе им проще обеспечивать защиту своего места обитания и своего потомства. Там, где пищи мало, каждая кошка со своим выводком живёт отдельно и жёстко конкурирует с соседями. Если в месте с переизбытком пищи, вдруг наступает кризис (ресторан или супермаркет закрылся) социальные объединения кошек распадаются. Если в месте с нехваткой пищи вдруг возникает её переизбыток (открылась пельменная или продуктовый магазинчик) социальные объединения кошек возникают.

Работает непреложный закон природы, определяющий зависимость социального поведения от количества необходимого для выживания ресурса. Кошка – один из наиболее развитых интеллектуально видов животных, она даже человеком научилась управлять, когда живёт с ним в симбиозе в одной квартире. Тем не менее, она не размышляет по принципу: «О много еды, надо искать компаньонов для создания социального объединения», — или: «Еда закончилась, надо распускать стаю и выживать своей семьёй». Кошка действует инстинктивно: когда всё хорошо мы слышим умиротворённое «мур-р-р», когда плохо – истошное «мяу!».

Закон природы потому и закон, что он действует для всех видов живых существ одинаково. Человек тоже не размышляет над необходимостью менять своё социальное поведение в зависимости от переизбытка или нехватки ресурсов. Он также инстинктивно объединяется для лучшего освоения и лучшей защиты избыточного ресурса и так же интуитивно раскалывает созданные им объединения, чтобы попытаться, экономно расходуя доступный ему ставший дефицитным, необходимый для выживания ресурс, спасти своих близких. Чем меньше ресурса, тем уже круг близких – это может быть (в порядке уменьшения) «наша (лучшая) часть человечества», или наше государство, наша социальная или территориальная группа, большая группа родственников (род), наконец семья.

В пиковом случае, когда грозит голодная смерть, начинают распадаться даже семьи – человек превращается в одинокого хищника, пытающегося выжить даже за счёт каннибализма и даже за счёт ближайших родственников, включая детей. Не все превращаются в хищников, остаются одинокие исполины духа, но они, как правило гибнут. Так как превращение человека в хищника, пытающегося выжить даже за счёт своих детей – механизм, заложенный природой и направленный на выживание вида (работает у всех, не только у людей). Дети, всё равно погибнут, если погибнут родители. Взрослые же, если выживут, могут родить новых детей – таков циничный, но эффективный механизм сохранения вида, заложенный природой.

Сытый, довольный жизнью человек, тоже умиротворённо говорит «мур-р-р» и интуитивно расположен к себе подобным, голодный – истошно орёт «мяу!» и хватается за автомат, чтобы, забрав у вчерашнего друга необходимый ресурс, выжить самому, не задумываясь о судьбе товарища.

В нашей стране уже поколения три-четыре не сталкивались с голодом такого масштаба, который разрушает семьи, поэтому мы не замечаем интуитивного сокращения нами своих социальных объединений. Но, любая революция – попытка перераспределить ставший дефицитным ресурс в пользу тех, у кого его не хватает. Революционеры потому всегда более радикальны, решительны и жестоки, что у них ресурсный голод ощущается уже, а те слои, против которых революция направлена, пока его не ощутили, поэтому значительно более благодушны и пытаются жить по условиям единого социума в ситуации, когда он уже распался.

Сепаратистские движения, включая те, которые привели к распаду СССР, делили его не только по границам союзных республик, но и российских областей (даже отдельные предприятия пытались стать чуть ли не государством в государстве, если обладали неким дефицитным ресурсом – пытались использовать его «только для своих»). Поколения, помнящие вакханалию социального распада в СССР, бывших союзных республиках и России ещё не только живы, но и достаточно активны, хоть постепенно и уступают руководящие позиции в обществе поколениям, которые не пережили трагедию распада и мало что о ней знают.

Бегство в 90-е на Запад, названное «утечкой мозгов», хоть бежали не только мозговитые, но и абсолютно безмозглые, более того, бежали целые страны бывшего социалистического лагеря, по своей сути ничем не отличается от стремления кошек прибиться к стае при ресторане. Социальный кризис 90-х на постсоветском пространстве – полная аналогия распада такой стаи, после закрытия источника благ.

Ныне ситуация изменилась коренным образом. Россия и её союзники проходят системный кризис значительно лучше скатывающегося в социальную катастрофу Запада. Поэтому они умиротворённо мурлычут и расширяют границы своих объединений, в то время как Запад истошно мяукает и раскалывается изнутри. Линии раскола пролегают как между странами, так и внутри стран. Самые сообразительные представители Запада уже начали постепенно перебираться в Россию и даже в Китай. Разница лишь в том, что в Россию они вначале приезжают жить семьёй, а затем заводят какой-то бизнес, а в Китай они вначале переносят бизнес, лишь затем переезжая жить семьёй.

Но естественный процесс решения проблемы дефицита ресурса с помощью «кошачьей миграции», в кризисной ситуации осложнён для Запада тем, что, расширяясь в 90-е и в первые десятилетия ХХI века, он привлёк в свои ряды слишком большое количество голодных и больных «животных» — стран-лимитрофов, которые мечтали, но не успели отъесться за счёт ресурсов своей новой стаи.

Сейчас, благодаря СВО главное внимание нашего общества приковано к Украине, и мы удивляемся упорному стремлению её жителей в разваливающийся и давно потерявший свою привлекательность ЕС. На этом фоне многие просто забыли, как важно выглядели разные румыны и словенцы, чехи и поляки, когда они вступили в ЕС и НАТО. Они сразу начали смотреть на остальной мир, как британский лорд на нищего негра где-нибудь в Капской колонии. Но смешнее всех в своей важности выглядели прибалты, уверенные, что схватили Бога за бороду и «эти русские» им отчаянно завидуют. Это буквально был хомяк, забравшийся на пакет из-под сока и гордо демонстрирующий медведю чип в ухе, благодаря которому теперь сам «раздающий пищу» человек знает где хомяка искать, чтобы ему услужить.

Лимитрофии по своему происхождению являются межцивилизационной промежностью. Они прибиваются то к одной, то к другой цивилизации, но сами цивилизацию создать не в состоянии – у них для этого дефицит ресурсов. Они всегда пытаются прибиться к стае, у которой уж есть «свой ресторан».

Они слишком недавно бежали от России и совсем недолго кормились на Западе, чтобы поверить, что западное благополучие уже кончилось. Поэтому они самые активные, самые заядлые сторонники борьбы за подавление и демонтаж России. В их извращённом сознании, Россия, «обязанная» поддерживать своими ресурсами благополучие западной стаи взбунтовалась. Это бунт грозит разрушением комфортного мира, в который только что прорвались лимитрофы и ещё не успели в полной мере насладиться своим новым статусом принадлежности к «великой цивилизации». Точно так же, как украинцы рассматривают Россию, как «Украину, только побольше и похуже», эстонцы видят в ней «Эстонию, только побольше и похуже». Они приписывают российской цивилизации собственный лимитрофный взгляд на мир, ибо не знают другого.

Они не понимают, что Россия не пытается вырвать у них добытый ими на помойке, за западным «рестораном» кусок, а строит (уже построила) свой «ресторан», для себя и своих партнёров. Поэтому они рассматривают российское благополучие, как украденное у них и истово верят в своё право и даже обязанность «восстановить справедливость».

Именно поэтому обсуждая «мирный план», предлагаемый России Вашингтоном по итогам проигранной Западом войны на Украине Кая Каллас говорит: «Если мы не хотим продолжения этой войны, мы должны ограничить армию России, а также её военный бюджет». То есть, они проиграли войну, их структуры трещат по швам, а они собираются «ограничивать» Россию, требовать с неё репарации, чуть ли не оккупационный режим вводить.

Это можно назвать наглостью, можно глупостью, но «они так видят». У них дефицит ресурса, и они пытаются перераспределить в свою пользу российский ресурс, считая его явно избыточным для Москвы. Это то же самое революционное мышление: раскулачить «богатых русских», которые «в семи комнатах расселились» и поделить всё между «нуждающимися» лимитрофами. Если русские не хотят отдавать добровольно то, что «жизненно необходимо» «нуждающимся европейцам», значит (по мнению лимитрофов) их можно и даже нужно убить, так как они «отвергают общечеловеческие ценности».

Конечно, поведение наших соседей несколько сложнее поведения кошачьей стаи. Хотя бы потому, что для удовлетворения их потребностей необходимо на несколько порядков больше (как по количеству, так и по наименованию) самых разнообразных ресурсов. Но голодное «мяу!», призывающее «отнять и поделить» будет раздаваться с Запада до тех пор, пока у него не будет жёстко и навсегда отбито желание зариться на чужое.

В общем, мурлыча в тепле, стоит подумать о неприятном будущем, ибо само собой оно приятным не станет. Эти сами не уймутся. Они не понимают. У них инстинкты. Закон природы, однако.

ukraina.ru