Владимир Путин обратился к нации в очередной раз, продлив режим самоизоляции до 12 мая, он объявил «выходными» дни между майскими праздниками, вновь с сохранением зарплаты, и анонсировал пакет мер по поддержке социально уязвимых слоев населения в период эпидемии коронавируса.
Большой интерес вызывает каждое подобное выступление президента в новом формате, особо отмечаются некоторые элементы риторики, например, обращение к древней истории. Социолог Борис Кагарлицкий говорит, что социальный феномен шуток про печенегов и спартанцев – лишь отвлекающий и развлекающий маневр. На самом деле должно беспокоить отсутствие внятного курса по поддержке населения, явная поддержка госкорпораций и «друзей», а также то, что президент, на взгляд эксперта, вполне может быть серьезно болен, даже для своего возраста выглядит и говорит хуже, чем раньше, этим могут объясняться постоянные задержки его выступлений. Об этом Борис Кагарлицкий рассказал в интервью Накануне.RU.
– Борис Юльевич, прошло очередное обращение президента Путина. Что можете отметить в мерах поддержки, можно сказать, что эта речь была сделана в условиях социальной усталости от ограничительных мер?
– Мы можем говорить о том, что люди уже последние сбережения проедают, и это важнее усталости от самоизоляции. Что касается помощи, то очень важный момент, на который стоит обратить особое внимание – помощь, которую Путин обещал, и правительство уже готовит меры. Это помощь для крупнейших, якобы системообразующих корпораций. И якобы им очень нужны деньги, чтобы не увольнять работников. На самом деле это полнейшее лицемерие и даже грабеж, потому что как раз крупные корпорации имеют очень большие резервы, и этих резервов вполне достаточно, чтобы продержаться этот месяц-полтора, а может быть, даже и полгода.
При этом тем же компаниям в течение десятилетий давались всевозможные налоговые льготы, они эту помощь у правительства многократно получили и вывели в офшоры, а теперь им дают еще раз помощь фактически поверх той, которую они уже растратили. Но самое главное требование от них, которое только звучит, как требование, а по сути является поощрением, что они должны сохранить 90% работников. Что значит сохранить 90% работников? Это значит, что им разрешают, получив уже государственную помощь, уволить каждого десятого работника.
А пострадает большая часть компаний, причем именно тех, которые создают в частном секторе большое количество легальных, «белых» рабочих мест, прилично оплачиваемых, именно они сейчас выкинут на улицу изрядную часть работников, в полном соответствии с указом Путина. То есть этот указ работает на резкое увеличение безработицы, причем это будут люди легально безработные.
– Что это говорит о действиях властей? Они просто не продуманы?
– Почему же, действия власти очень продуманы и очень логичны. Во-первых, после кризиса надо спасать своих и исключительно своих, поэтому ни в коем случае нельзя делиться ни с кем, ведь в понимании элит любой рубль, который отдали населению – это рубль, который недополучили друзья. Во-вторых, друзья – это не просто личные друзья Путина, как нам объясняют блогеры, это системная вещь – верхушка корпоративного бизнеса, то есть, собственно говоря, капиталистическая олигархия, которая в силу российской специфики заодно является и личными друзьями Путина, потому что они уже составляют социальную, классовую элиту. И поэтому, естественно, помогать будут только своим. Так и задумано. А остальные должны либо выжить, либо нет.
– Хотя мы и «не хотим, как в Спарте», где происходило подобное, только тут речь не про физически слабых, а социально незащищенных. Кстати, что в этом формате обращений главы государства во время пандемии можно отметить, какая-то специфика есть особая у Путина? То печенеги, то спартанцы, к чему бы это?
– Думаю, это вводится в речь, чтобы мы могли повеселиться и отвлечься от неприятных мыслей, потому что все сразу фиксируют основное внимание на каких-то таких древних исторических ассоциациях и начинают по этому поводу шутить. А тут важен другой момент – Путин не предложил никакой стратегии по выходу из экономического кризиса. Когда он сказал, что нужно разработать план, он ведь не сказал, какой план. И даже непонятно, в каком направлении он должен быть разработан. В чем стратегическая задача власти? Нельзя просто сказать «мы разработаем план». План – это что? Какое-то количество бумажек. Должно быть указано направление.
Пока стало понятно, что никаких финансовых вливаний в поддержку спроса и поддержку населения не будет. План, который будет предлагаться, состоит в том, чтобы продолжать расширять помощь крупным компаниям, и во-вторых, в том, чтобы, может быть, понемногу снимать ограничения и позволить части гражданам себя кормить – вот, собственно говоря, весь план.
– Ну, помощь обещана многодетным семьям, деньги для медработников, малый бизнес получит поддержку – это не план?
– Говорить о том, что помощь готовится – не значит, что помощь есть или будет. Человек тонет, а ему говорят – мы уже озаботились вопросом, где бы достать спасательный круг, и будем обсуждать, кто и как принесет тебе его.
– А по форме обращений – все же это нечто новенькое?
– Больше всего обращают на себя внимание растущие опоздания и внешний вид Путина, все это сильно наводит на мысль, что тут есть еще и некие медицинские проблемы, с которыми пока первое лицо государства справляется, но которые потом станут уже нашими политическими проблемами.
– Ну, если обращать внимание, то речь, действительно, несколько изменилась, если сравнивать с его ранними выступлениями, стало больше оговорок, но, возможно, просто волнение?
– Речь затруднена, человек, видимо, долго не может подготовиться к выступлению. Сначала мы думали, что это связано с тем, что они договориться между собой не могут, но поскольку фактически ничего сенсационного он не говорит, значит, дело не в каких-то сложных решениях, возможно, человек просто физически не может подготовится к выступлению.
Я как человек, живший еще в позднесоветские времена, прекрасно помню все эти истории про наших генеральных секретарей, хотя они были несколько старше. И еще обращает на себя внимание то, что у него очень резко изменилась прическа, а такое может быть характерно для людей, которые проходят химиотерапию. Вот надо обращать внимание на это, а не на слова, которые он произносит. Потому что слова большого значения не имеют уже.
– Все-таки насчет здоровья это такие косвенные признаки, мы этого наверняка знать не можем. Что касается самой пандемии, тут как вы оцениваете старания президента, все же правильно было объявить выходные между «майскими» и продлить карантин, но в плане статистики по распространению эпидемии – этого времени хватит, чтобы стабилизировать ситуацию?
– Я боюсь здесь высказывать однозначное мнение, потому что даже среди медиков и вирусологов, специалистов по этим вопросам нет полного единства сейчас и в России, и за границей. На самом деле мы столкнулись с проблемой не столько медицинской, сколько социально-медицинской, потому что главная беда у нас не в том, что какая-то страшная эпидемия, а в том, что эта эпидемия достаточно сильная и серьезная. Хотя и не такая страшная, как то, с чем человечество уже сталкивалось в прошлые эпохи – просто она пришлась на период, когда самые развитые страны резко сократили свои системы здравоохранения и еще к тому же дезорганизовали их так называемыми «реформами», а на самом деле «оптимизациями».
Проблема же не в ковид-19, а в том, что сейчас система здравоохранения не справляется даже с относительно умеренным по своей сути вызовом. И когда говорят, что вот «ковид-19 немногим хуже сезонного гриппа» – хотя, конечно, он хуже, на самом деле, но, однако, забывают, что у нас в России потеряно порядка 40% койко-мест.
При этом, чтобы иметь дело с эпидемиями, неважно – очень смертельными, не очень смертельными, но с массовым заболеванием – нужно иметь всегда значительный резерв койко-мест. Этого нет. И медиков тоже не хватает, профессионалов, нет персонала, не хватает людей критически. По такому пути шли все развитые страны и потому сталкиваются все с одними и теми же проблемами и все пытаются растянуть процесс, затянуть эпидемию, чтобы не одномоментно пришлось укладывать в больницу 20 тыс. человек, а чтобы эти 20 тыс. человек попадали в больницу на протяжении более длительного времени. Пока вы откроете новые больничные места, кто-то уже выздоровеет, а кто-то и умрет, койки освободятся для новых заболевших. Поэтому как раз, как ни парадоксально, эффективный карантин – это карантин очень длительный. Не очень понятно, как это будет работать после 12-14 мая, когда людей выпустят на улицу, будет резкий взрыв заболеваемости, но зато все потом кончится быстрее, по принципу «лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Тоже вариант, не самый приятный, конечно.
– Может быть, среди социальных результатов такого вызова и будет налаживание систем здравоохранения по всему миру и в России?
– Нет, не будет по одной причине – и это характерно не только для России, а повсеместно – в крайнем случае мы построим новые больницы и накачаем деньги в здравоохранение, а это само по себе, если и сработает, то незначительно. Нужно власть внутри систем отдать специалистам, самим же врачам, опять же с учетом нужд пациентов. Нужно освободить систему от бюрократического контроля и от давления рынка, чтобы не заработок был высшей ценностью для медучреждения успешного, а искоренение болезней и лечение людей, готовность к новым вызовам – все это требует внутренней диктатуры специалистов. А такое возможно только при серьезных реформах всего социального сектора, и изменения в государстве по большому счету тоже. Потому потенциально, да, в масштабах человечества проблемы эти будут решаться, но каким путем и когда – это совсем другая вещь и от того, что просто прошла эпидемия, и кто-то чему-то научился, ожидать резкого улучшения в отрасли не надо.
– Но социальные последствия все равно будут?
– Во-первых, однозначно, можно прогнозировать коллапс некоторых отраслей и острейший социальный кризис, превосходящий все то, что мы имели до сих пор, возможно, превосходящий даже то, что мы имели в первой половине 90-х годов. От 90-х будет два отличия: первое — что в 90-ые годы было куда бежать. Люди работали на старых своих предприятиях, но если оно закрывалось, могли пойти в «челноки», можно было начать вести какой-то свой бизнес. Чем это кончилось – другой вопрос, но попытаться можно было. Открывались новые сферы – туризм, банковская сфера, какие-то еще частные услуги.
– Или торговать пирожками на рынке можно было пойти в крайнем случае…
– Да, найти себе какую-то нишу было можно, хорошо ли это было? Нет, иногда очень унизительно. Были люди, которые резко начали хорошо зарабатывать, но при этом страдали по старой работе, где денег платили гораздо меньше, но она была им интересна, они профессию имели и образование получили ради этой работы. А новая работа, даже если она давала деньги, была для них отвратительной. Но так или иначе им было куда спасаться. Определенные тенденции роста были в 90-ые годы за счет малых секторов, новых отраслей, даже на фоне спада.
Второй фактор – в 90-ые так или иначе мировая экономика более-менее росла. Не все время, не стабильно, в начале 90-х не очень хорошо, но тем не менее, имела тенденции к росту, потому что все-таки постепенно нарастал спрос на российское сырье, что и определило нынешнюю сырьевую ориентацию. И еще было куда уехать – то есть специалисты могли просто свалить за границу, найти там приличную работу, потому что наши специалисты имели прекрасное советское образование и ценились.
– Сейчас этого уже нет или все меньше?
– Да, большого спроса на наших специалистов уже нет, но надо помнить, что и качество образования у нас резко упало. Если раньше для любого университета или исследовательского института, центра иметь так называемую «русскую лабораторию» считалось очень круто, то сейчас уже большее внимание уделяется индийцам, подготовка у них все лучше и лучше, а стоят они дешевле. И по остальным пунктам – новых отраслей, которые могли бы динамично расти и забирать людей из закрывающихся компаний, ни в России, ни в мире нет. И мировая экономика идет в пике.
Если мы не начнем завоевывать социальные преобразования у себя в стране, то никаких перспектив для экономики просто нет, переориентироваться на собственный рынок, увеличить общественный сектор, создать новые рабочие места, причем не абы-какие, а те, которые реально нужны, полезны для общества. Опять же, Маркс, Кейнс и многие другие экономисты об этом уже много написали. Как опять же говорил Кейнс, проблема не в отсутствии новых идей, а в том, что никто не хочет расставаться со старыми.
– Но, видимо, все меньше население будет держаться за старые идеи в таких условиях?
– Я думаю, что это интересный тест. Российское население подошло к определенному рубежу. Наш правящий класс очень хорошо существует, потому что население не просто терпеливое, специфика населения в другом – у нас люди крайне динамичные и изворотливые в том, чтобы найти индивидуальное решение. То есть когда возникает большая, глобальная проблема, каждый для себя ищет какое-то специфическое решение и, как правило, его находит. По принципу – я буду просто больше работать, найду себе новую или вторую работу, я извернусь, я украду, я договорюсь, как-то приспособлюсь – и так каждый в отдельности приспосабливается.
И вот границы приспособляемости населения, кажется, сейчас уже достигнуты. Сейчас такая ситуация, впервые, кстати, с 1991 года, когда в частном индивидуальном порядке приспособиться невозможно. Мы эти границы уже нащупывали раньше, но сейчас это просто очевидно. Даже люди, которые многократно изменялись и приспосабливались, понимают, что – все, это невозможно сделать снова. Посмотрим, что будет дальше, потому что это может изменить просто массовую психологию.
nakanune.ru
