Когда-то, ещё при советской власти, в «Литературной газете» была такая рубрика: «Если бы директором был я». Очень полезная штука. С одной стороны, каждому, кто был недоволен какими-то производственными проблемами, давалась возможность предложить способ их решения и убедиться в своей некомпетентности.
С другой, среди массы забавных «предложений» попадались вполне зрелые, проработанные идеи, которые действительно можно было с пользой внедрить на производстве, с третьей, постановка проблемы тоже важна. В конце концов, если кто-то один не сможет предложить её толковое решение, то все вместе, всей страной, может до чего-то и додумаемся.
Тем более, что взгляд со стороны никогда никому не мешал. Обычно профессионалы и специалисты слишком ангажированы, слишком ограничены профессиональными правилами, требованиями, привычками и традициями и просто не замечают не только сложную проблему, но и её простое решение.
Кстати «простота» простых решений лишь кажущаяся, и является итогом долгих размышлений и сложной системной работы с информацией. Например, решение «взять и разбомбить» врага или «взять и расстрелять» внутриполитического оппонента – случаи, когда простота хуже воровства и неизбежно имеет своим итогом вопрос «А нас за що?» Хорошим решением является уступить, но так, чтобы противник не знал куда деваться от твоей уступки, которой он так домогался. Ну а наилучшим – договориться, чтобы всем было хорошо.
К сожалению договориться не всегда можно. Иногда бывает, как с современной Украиной, которая готова умереть за интересы США, только бы не признавать себя плодом тысячелетнего развития русской цивилизации. Когда государство и его население свободно выбирают путь деградации вместо пути развития, им можно только посочувствовать. Но если при этом они пытаются уничтожить вокруг всё, что свободно развивается, постоянно напоминая им об их собственной деградации, остаётся только защищаться, даже если защита требует полного или частичного уничтожения деградантов.
Думаю, что ни у кого уже нет сомнения, что киевский режим, понукаемый и снабжаемый Западом, будет воевать если и не до последнего украинца, то до предпоследнего и, в масштабе страны, оставит после себя руины, мало пригодные для нормальной жизни.
Думаю также, что адекватному большинству давно понятно, что хоть российское руководство действительно не хотело менять постсоветские границы и было готово договариваться, даже идя на существенные уступки, но, после того, как украинская армия будет разгромлена, а украинское государство уничтожено, именно России придётся решать, что делать если не со всей его бывшей территорией, то, как минимум, с большей её частью.
И важных интернет-хомяков, утверждающих, что «ничего мы не будем делать (это, мол всё «хохляцькі мрії»), а просто построим стену или так бросим землю впусте» никто спрашивать не будет.
Во-первых, их мнение, конечно, крайне ценно, но от него ничего не зависит. Во-вторых, попробуйте расскажите людям, которые разгромили врага, полив эту землю своей кровью, что теперь отсюда надо уйти и забыть всё, что было сделано. В-третьих, расскажите обществу, стойко переносившему все перипетии боевых действий и санкционного давления Запада, терявшего людей и материальные ценности ради победы, что забор на старой границе – и есть победа. В-четвёртых, важные интернет-хомяки сами не замечают, как меняют своё мнение. Лет восемь-девять назад они вопили, что нам нужен только Крым, а уже Донбасс «не совсем русский». К началу спецоперации Донбасс был уже совсем русским, но необходимость возвращения того же Херсона отрицалась. Сейчас Херсон уже русский, а лежащий в часе езды на Запад Николаев «не совсем русский».
Уверен, что если российская армия займёт Львов, а в Галиции проведут референдум, который покажет, что 90% населения просто мечтает воссоединиться с Россией (а он именно это и покажет – галичане «всегда за тех, кто побеждает»), то все, кто сейчас требует ни в коем случае не возвращать Галицию (ссылаясь при этом на меморандум члена Государственного совета, статс-секретаря, бывшего министра внутренних дел Российской империи Пётра Николаевича Дурново, поданный им Николаю II в феврале 1914 года) сразу же «вспомнят», что Львов был основан героем битвы на Калке Даниилом Романовичем Галицким (назван в честь сына Льва), сыном Романа Мстиславича Волынского, внуком Мстислава Изяславича Киевского, правнуком Изяслава Мстиславича Киевского, который, в свою очередь, был сыном Мстислава Владимировича Великого и внуком Владимира Мономаха. Таким образом, Львов является не просто исконным русским городом, но и исконной вотчиной Мономашичей – той самой ветви Рюриковичей, которая, укрепившись в Москве и Владимире, смогла собрать в едином государстве все русские земли, кроме Галиции.
Так что вопрос заключается не в том, придётся ли нам наводить на Украине порядок, а в том какие именно территории воссоединяться с Россией (это зависит от успехов армии, дипломатии и от глобальной конъюнктуры в целом) и как навести порядок таким образом, чтобы стоило это подешевле (ресурсы лишними не бывают), а осуществлялось побыстрее и понадёжнее.
Желающий навести порядок на какой-нибудь соседней территории, особенно если она ещё вчера была независимым государством, должен найти какую-то социальную группу, на которую он сможет опереться.
Думаю, что по итогам последнего десятилетия любому адекватному человеку понятно, что на украинскую политическую элиту (хоть проевропейскую, хоть проамериканскую, хоть условно пророссийскую) положиться невозможно. Те из них, кто не обманывает Россию в своих интересах, искренне заблуждаются, считая, что «независимая Украина» может быть дружественной России. Но от этого легче не становится. А те редчайшие единицы, кто не обманывает и не заблуждаются, являются русскими и украинской политической элитой отвергаются.
Об украинской «патриотической» интеллигенции (хоть бандеровской, хоть русскоязычной, но проукраинской) тоже говорить не приходится. Им нужна максимально отделённая и ограждённая от России Украина, как сфера их безраздельного «культурного» господства, ибо конкурировать с творческой элитой имперского уровня они не могут, а профессионально совершенствоваться и расти не желают.
Чтобы они могли работать и зарабатывать, государство должно обеспечить им культурный протекционизм. Эту задачу выполняло советское государство, из казны оплачивавшее «национальные культуры». Эту задачу выполняла и независимая Украина. В её казне денег на культуру, науку и искусство никогда не было, но она искусственно (политически) ограждала своих, от конкуренции «чужих».
Поскольку же «чужими» для претендовавших на контроль над душами четверти русского народа «украинских» «деятелей культуры» были русские (ни узбекская, ни армянская, ни французская, ни британская культуры и литературы не пользовались на Украине и на сотую долю таким спросом, как соответствующая продукция имперского центра), то русских и надо было выдавить из украинского культурного пространства. Поэтому для этих «деятелей культуры» украинство было, есть и будет равно зоологической русофобии. За своё корыто ботвы они готовы зубами рвать более успешных конкурентов.
Малая часть украинского творческого класса, сохранила свою русскость и воспринимается на Украине, как русские. Их могут ненавидеть, могут уважать, по мере нарастания российских успехов могут им даже завидовать, как достаточно предусмотрительным, чтобы сделать правильный выбор (обукраинившиеся всё равно не поверят, что сохранившие русскость не выбирали, а жили по велению души и по заветам предков), но всё равно будут считать чужими.
Эти люди представляют ценность в России, поскольку, в отличие от подавляющего большинства родившихся и выросших в границах РСФСР (включая политическую и творческую элиту России), своих бывших земляков знают как облупленных и каждую очередную их хитрость видят раньше, чем те успевают её задумать.
Но именно поэтому, а также и потому, что их очень мало и украинское общество для них априори чужое, никаким влиянием, кроме того, которое даёт имперская власть, они на Украине не пользуются и пользоваться не будут. Пытаясь опереться на них, Россия не получит дополнительный ресурс, а будет вынуждена задействовать часть своего ресурса для поддержания их авторитета.
О бывших патентованных русофобах, «героях» всех майданов, борцах за «украинский Крым», «европейскую Украину» и т.д., которые оказавшись невостребованными на Украине, не пробившись в местные госструктуры, будучи в погоне за успехом обойдёнными на крутом повороте более удачливыми конкурентами из бывших подельников, вдруг «прозрели» и бросились в Россию и теперь работают «полезными украинцами» на российских ток-шоу, заодно окучивая доверчивых россиян на предмет сдачи денег на разные «гуманитарные» акции, и говорить не будем.
О них ещё в 2014 году совершенно честно и предельно цинично высказался один очень известный российский телеведущий, который как-то сказал мне, кивая на одного, ныне уже практически забытого «полезного украинца», который в то время считал себя российской телезвездой первого уровня: «Его ждёт большое разочарование. Через некоторое время он приестся публике или тема его уйдёт и он станет никому не нужен, а к деньгам и славе привыкнет. Придётся отвыкать». Здесь их презирают, но используют, пока есть необходимость. Но там их ненавидят и будут с тем большим остервенением топтать после конца карьеры, чем сильнее сейчас завидуют. Они ведь на этом же майдане стояли, но «смогли устроиться», а потом назад: «из князи в грязи».
Наконец есть ещё одна небольшая часть майданной публики. Это абсолютно искренние люди, с крайне неустойчивой психикой. Они искренне поддерживали майдан, искренне в нём разочаровались, искренне перебрались в Россию, чтобы всем рассказать о познанном ими дао. Искренне огорчились, осознав, что здесь их дао никому не нужен. Кому надо давно знают, что конец находится там же, где начало, что недеяние является идеальным деянием, что начать путь ты можешь, только осознав его, но в момент осознания ты его и завершаешь. В общем, современное российское общество, в лице лучших своих представителей, давно возвысилось над верной, но далеко не полной догмой «диалектического материализма», описываемой законами перехода количества в качество, отрицания отрицания и единства и борьбы противоположностей. В то время, как «диалектики майдана» занимаются детским самокопанием, для российской философии понимание того, что дух, материя и время триедины, безначальны и бесконечны, что наука и религия друг друга не отрицают, а дополняют, что закон сохранения информации является зеркальным научным отражением учения о бессмертии души, давно является общим местом, которое в принципе даже не обсуждается. Научная дискуссия и личная рефлексия вышли на совершенно иной уровень.
До кого-то это не доходит и они «разочаровываются в России» так же, как некогда «разочаровались» в Украине и в Западе. Кто-то этот разрыв осознаёт и пытается преодолеть возникающий у него суицидальный комплекс, погружаясь в с детства привычный андеграунд, где «непризнанные гении» «признают» друг друга по принципу «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку». Единицы начинают бороться не за то, чтобы российское общество его (её) признало, а за то, чтобы обогатиться знаниями этого общества и, возвысившись над собой прежним, прийти в гармонию с новой средой обитания.
Но опять-таки, все эти люди, независимо от своих жизненных обстоятельств никак не могут быть авторитетными проводниками русскости на воссоединившихся территориях.
Даже ставка на промышленных рабочих, до последнего момента бывших главными сторонниками сохранения тесных связей с Россией, не сыграет. Во-первых, тесное сотрудничество двух государств – не то же самое, что воссоединение в одном государстве. Во-вторых, «хозяйствование» украинских правительств и их западных партнёров надёжно уничтожило украинскую промышленность и восстановить её будет крайне сложно, если вообще возможно. Хотя бы потому, что рабочий класс на Украине практически не воспроизводился. Профессионалы, носители уникальных знаний и навыков постепенно вымирали, а ученики на их место не приходили, поскольку заводы закрывались быстрее, чем терялись квалифицированные кадры, немногие же ритмично работавшие предприятия, наловчились сами решать кадровую проблему в масштабах одного небольшого коллектива.
Продолжительные боевые действия и уничтожение промышленной инфраструктуры привели к эмиграции и гибели на фронтах жалких остатков квалифицированных кадров. Восполнить кадровый дефицит будет многократно сложнее, чем построить новые заводские корпуса и поставить новые станки и автоматические линии. Наконец, в-третьих, украинские власти долго работали над раздроблением рабочего движения. Поэтому, несмотря на формальное существование профессиональных союзов, они на деле не охватывали и 10% рабочих своей специальности, а большая часть имела ещё и региональную специфику, чётко отделяя металлургов, например, Запорожья или Днепропетровска от металлургов Донбасса и разделяя на враждебные лагеря донецких и галицийских шахтёров.
В общем, для того, чтобы опереться на рабочих, их надо вначале создать и объединить. То есть, мы вновь имеем дело с необходимостью закачивать огромные объёмы дефицитного ресурса на протяжении продолжительного времени, прежде, чем начнём получать хоть какую-нибудь отдачу.
Я знаю, что нет тупика, из которого не было бы выхода (в конце концов, выход можно найти там, где был вход). Долгие поиски выхода из сложившейся ситуации привели меня к внешне парадоксальному, но давно уже озвученному в бессмертной «Кавказской пленнице» выводу: «Нам поможет тот, кто нам мешает». Опору надо искать в украинском крестьянстве.
С одной стороны, все украинские «революции» и майданы, всю борьбу украинства и русскости, частично справедливо определяют, как борьбу украинской деревни против русского города. С другой, это весьма поверхностная и неточная оценка произошедшего и происходяшщего.
Триста лет, за исключением последних тридцати, великоросское м малороссийское крестьянство шли одним путём. В XVI-XVII веках малороссов закрепощали поляки, а великороссов царские правительства от Ивана Васильевича Грозного, до Алексея Михайловича Тишайшего. Затем русский православный народ, объединившись в единой стране под скипетром Екатерины, страдал от крепостничества и безземелья, поддержав, в конечном итоге, абсолютно чуждые крестьянству коммунистические идеи, ибо большевики обещали землю. Потом крестьянство мучилось в колхозах, а затем, вместе со всеми постсоветскими народами, переживало безвременье 90-х.
В конечном итоге современное украинское крестьянство генетически впитало недоверие к власти. Любой власти. Они привыкли ждать от новых властей и новых декретов только ухудшения своего положения: новых налогов, снижения закупочных цен на свою продукцию, ущемления прав мелких землевладельцев в пользу крупных. Это люди, в принципе, аполитичные. Они живут в рамках цикла сельскохозяйственных работ, озабочены тем, как получше продать урожай, чтобы получить деньги на солярку, запчасти к технике, сохранить или закупить посевной материал и вновь двинутся по тому же кругу. Ожидания от будущего они определяют словами «Якось буде» («Как-то будет»).
Участие украинских крестьян в махновщине, петлюровщине, отрядах разных «батек», ничем по смыслу не отличается от Тамбовского и прочих восстаний великоросского крестьянства. Это восстания не против русских и не против города, а против сидящей в городе власти, отбирающей урожай, давящей сельского производителя, поскольку он не вписывается в идеологию создания «нового общества». Эта же идея прослеживается в пассивной, в основном, поддержке украинским крестьянством всех майданов. Крестьяне просто отказывали в поддержке власти, которую они воспринимали, как чужую и враждебную по отношению к себе. Они считали, что чем больше в городе начальство занято борьбой друг с другом, тем меньше у него остаётся сил и времени чтобы душить село. В общем, слабая власть для крестьянина была лучше сильной.
Современная поддержка украинскими крестьянами нацистского режима также является пассивной. Они идут воевать не потому, что их, как представителей «креативного класса», влечёт «европейская идея» и не за «украинскую нацию» или «украинскую державу». Они просто привыкли терпеть и подчиняться до тех пор, пока терпение не становится слишком опасным для жизни.
Сейчас же, во-первых, на фронте убивают многих, но пока не всех. Во-вторых, многие верят нацисткой пропаганде, утверждающей, что русские ещё в 2014 году доели последних ежей и теперь двинулись на Украину за едой и унитазами. Эта пропаганда в принципе совпадает с рассказами их родственников и соседей, которые, побывав в России гастарбайтерами, рассказывали, прибыв домой, что на Украине и сало вкуснее, и вишни крупнее, и солнце горячее, а русские ничего сами делать не умеют, поэтому и платят «квалифицированным кадрам», а так-то у них нищета беспросветная.
Но даже опасение за свой кусок сала, не делает украинского крестьянина остервенелым бойцом в рядах ВСУ. Они идут, потому, что призвали. А так-то уверены, что что-то, конечно, русские заберут (как же иначе, все же всегда их грабили), но земля, домик, садик, свиньи, куры, огород и прочее добро, включая бахчу и пасеку, останется, а значит жить, как и раньше, будет можно.
Среди тех, кто останется на разорённой войной территории бывшей Украины, крестьянство будет составлять большинство. В отличие от горожан, уверенных в том, что «они как боги» и их ждёт не дождётся Европа, крестьяне не понимают, как покинуть свой надел и податься на чужбину. Там же другие люди, другие правила, там нет своих привычных соседей, там и ритм жизни возможно иной, там большой пугающий мир, от которого они привыкли прятаться в своём маленьком мирке, заканчивающимся на родной околице. Для них поездка в гости к родственникам в соседнее село (километров за пять) – событие, не каждый год случающееся. Большинство не поедет ни в Европу, ни в Россию, не будет никуда эвакуироваться даже в пределах Украины, а в худшем случае, если рядом начнутся бои, постарается пересидеть войну у себя в погребе.
Начиная с 1991 года пути российского и украинского крестьянства разошлись, а после 2000-го отличия стали нарастать, как снежный ком. В России прошла реальная аграрная реформа. На Украине разворовали колхозы. В России собственность на землю чётко закреплена законом. На Украине долгое время, при формальном признании права собственности, даже крестьянские наделы (выделенные из колхоза) не могли свободно продаваться, а только сдавались в аренду. Последние же земельные законы Зеленского и вовсе устанавливают господство латифундистов и коррумпированных чиновников, стимулируя обезземеливание и разорение мелких и средних фермерских хозяйств (то есть, большинства из более, чем 10 миллионов украинского крестьянства, всё ещё проживающего на подконтрольных Киеву территориях).
Наконец, Российское государство, озабоченное проблемой обеспечения на долговременной основе продовольственной безопасности, всячески поддерживает крестьян льготами, кредитами, возможностью бесплатного получения (или покупки с огромной скидкой) земельных участков для сельскохозяйственного производства. На Украине из крестьян пытаются выжать последние соки повышением налогов, акцизов, арендной платы, цен на ГСМ и т.д.
Если российское сельскохозяйственное законодательство распространить на украинские территории и проследить, чтобы оно хотя бы наполовину выполнялось местными чиновниками, украинские крестьяне решат, что Бог, за какие-то неведомые заслуги, вернул их в Эдем, что вернулся Золотой век человечества или наступил обещанный Лениным коммунизм. Им не надо ничего давать, в них не надо ничего вкладывать, им надо только разрешить свободно работать на своей земле по российским законам, и российское сельскохозяйственное производство вырастет раза в два-три, а по некоторым видам продуктов Россия станет фактическим монополистом на мировом рынке.
Пройдёт три-четыре года спокойной жизни и за власть, которая подарила им осуществление трёхсотлетней мечты поколений, эти люди зубами порвут кого угодно. Потому что сражаться будут не за абстрактное начальство, а за возможность свободно трудиться на своей земле. А в качестве бонуса, Россия при минимальных усилиях сможет стать глобальным продовольственным гегемоном. Есть надо всем и регулярно, так что влияние, основанное на контроле мирового сельскохозяйственного рынка, трудно переоценить.
Подчёркиваю, не надо ни изобретать велосипед, ни вкладывать огромные ресурсы (наоборот, дополнительный ресурс можно будет начать почти сразу получать на регулярной основе). Надо только распространить на украинское сельское хозяйство российские наработки и защитить политически индифферентных фермеров, от прозападных латифундистов и чиновничьего произвола. С учётом же неизбежного массового бегства промайданного городского населения, крестьяне составят на освобождённых территориях едва ли не абсолютное большинство и уж никак не меньше половины всего населения.
Понятно, что со временем ситуация изменится: вновь вырастут города, количество сельского населения сократится до нормальных для данного региона 15-20%. Но это будет потом, а точку опоры – прослойку населения, которая не только поддержит интеграцию Украины в Россию, но ещё и сама её оплатит, мы получим уже сейчас, в обозримом (3-4 года) будущем.
Здесь, конечно, есть и подводные камни. Резкое увеличение сельскохозяйтственного производства в России, при недостаточности внешнего спроса может обрушить внутренние цены и ударить как по украинскому, так и по российскому крестьянству. Но для регулирования и расшивки таких узких мест, работает правительство со своим финансово-экономическим блоком, показавшим, в ходе десятилетия активного и открытого противостояния с Западом, наивысший уровень квалификации.
Безусловно, украинских пейзан так же опасно идеализировать, как любую другую группу населения, но у них реально есть общие классовые интересы и общие проблемы. Решение этих проблем может и не даст ещё нынешним поколениям украинских крестьян ощущения собственной русскости, но многих из них избавит от страха перед русской властью и бытовой русофобии, базирующейся на желании защитить от русских свой кусок сала и свой унитаз.
Главное, чтобы они признали своей новую власть, а потом, придёт и понимание того, что если русская власть для тебя единственно своя, то и сам ты русский, а те, чьим «батьком» был Бандера пусть полякам это рассказывают.
ukraina.ru
