Потенциал, заключаемый в себе нашей новой и в то же время традиционной национальной идеей, неисчерпаем, как у атомного ядра. Сейчас он начинает раскрываться, но вполне свою плодотворность проявит лишь при общем соединении сил.

На поиски идеи

В свое время многочисленные варианты программ экономического развития страны, требования к правительству выдвинуть свой вариант и критика тех документов, которые оно выпускало, были не слишком заметно отодвинуты в сторону программой, не претендовавшей на место генеральной концепции. Это была появившаяся полтора десятилетия назад программа технического перевооружения оборонно-промышленного комплекса (известная как «Перевооружение ОПК».

Этот план, как вскоре стало проясняться (но с чем далеко не все согласятся и сегодня), и пришел на смену спорам о направлении «рыночных реформ» или сворачивании таковых, и даже более содержательным спорам.

Было это задолго «до Крыма», но «после Грузии». И после Мюнхенской речи, конечно. Потом последовали уже формально рутинные, но по сути инновационные программы выпуска на обновленных мощностях уже собственно вооружений, нашедшие отражение в необычном президентском послании Владимира Путина 2018 года с проецированием на огромный экран изображений новых образцов военной техники.

Параллельно, под влиянием внешних условий, начало появляться импортозамещение. Сначала как практика, а потом, по мере ужесточения «условий», как все более решительные правительственные программы. Промышленная политика и стала, в итоге, искомой программой экономического развития страны. Одновременно произошло и почти полное «импортозамещение» официальной риторики. Хотя немалый запас пространства для доворота экономической политики лицом к стране еще остается.

А что с политикой как таковой, и с еще более фундаментальными вещами в сфере духа, необходимо присущими народному бытию? В первые послеперестроечные годы в высших эшелонах власти заговорили о необходимости формулирования (поиска) национальной идеи.

Впрочем, уже сразу, и долго потом эта тема оставалась на дистанции от официальной сферы. Что было отчасти оправдано. Идеи относятся к области философии, а она, даже политическая философия, процесс скорее лабораторный, чем заводской (если взять как «заводской» процесс выработки документов по экономической политике).

Нельзя сказать, что была по этому поводу и широкая общественная дискуссия, и заметная научная. Но вопрос этот, безусловно, умы волновал и волнует. И основные направления мысли более или менее ясны. За ними стоит слишком сильная традиция и, видимо, слишком сильная причина, чтобы их изменить. Это вопросы о том, должно ли у нас быть «как там» или «как у нас».

Последняя позиция, при всей свой формальной простоте, оказалась, кстати, наименее понятна. Казалось бы, «как там?» мы должны знать хуже, чем то, «как у нас». Да и «тамов» много, есть немцы, есть чехи, французы, много народов дальше за океаном, есть наконец Восток, хотя вектор этого направления мысли обычно смотрит на Запад. А вот как тут у нас, это же каждому должно быть ясно.

В реальности же, это по поводу «тамов» есть много знатоков, мнимых или реальных (у нас и вправду есть сильнейшие страноведческие школы). А как у нас? На этот предмет, что действительно интересно, наверное, лишь самые большие почвенники дадут внятную картину. И то будет картина допетровской Руси (пример из жизни и дискуссии высокого уровня).

Что, кстати, еще не повод для иронии. Взять европейское Возрождение, отозвавшееся во всей идейной сфере. О нём редко кто из нас говорит без придыхания и почти никто без уважения. А ведь оно было обращением к традиции ой как более давней, чем та, что относится ко временам блаженной памяти царя Алексея Михайловича (и его ближайших наследников на троне до Петра Великого).

И нам совсем не зазорно обратиться к той эпохе, и куда более ранним, к нашим предшественникам, стоявшим на сцене Большого театра мировой истории в тех же ролях, в каких стоим нынче мы. И как элементам национальной идеи, этим историческим и духовным планам подобают весьма достойные места.

Но что правда, то правда. В той мере, в какой национальная идея должна быть операциональна, давать стране и личности варианты ответов на насущные вопросы, обращение к частично утраченной традиции не может служить руководством к действию. Как итог глубокой историко-культурной проработки и без архаических крайностей (характерных, кстати, для европейского Renaissance), наша актуализация своей истории может стать очень плодотворной, но не нынче и сразу.

Будучи не вполне укомплектован ответами, круг идей «как у нас» долгое время был в руках «инженеров». Они еще будут ей нужны, но один важный ответ найден. Это патриотизм.

Тема патриотизма появляется у Путина, которого неоднократно спрашивали по поводу национальной идеи, и появляется еще до специальной военной операции. А после её начала она звучит в его выступлениях уже со всей определенностью.

Любой идее такого плана предстояла бы рецепция, восприятие её обществом. Это исторический процесс. Но его первая фаза должна занять не историческое, а политическое, куда более короткое время. Если идея верна.

Патриотизм действительно, по-видимому, объективно присущ российскому народу как мироощущение. Оно, конечно, в этом случае должно иметь свое выражение в русском языке (так как сам термин имеет греческое происхождение с последующим укоренением в других европейских языках). И это понятие его имеет. Оно выражено словами «Русская земля», как понятие с жизненно важным смыслом (на памяти автора, на принципиальное значение этого понятия обращал внимание известный историк и телеведущий Феликс Разумовский).

От национальной идеи обычно ждут ответа на вопрос об устройстве внутренней жизни страны. На первый взгляд, патриотизм относится к понятиям из другой сферы, едва ли не к внешнеполитической. Мы подчеркиваем с его помощью любовь к своей родине, что означает предпочтение ее перед отечествами других народов.

Терминологический экскурс тут весьма интересен, но пока важнее сосредоточится на другом. Можно утверждать, что термин «патриотизм» в контексте российской национальной идеи ответ на вопрос об устройстве внутренней жизни страны в необходимой и даже достаточной мере в себе заключает. А чтобы логически подойти к этому ответу, воспользуемся возможностью бросить взгляд на географию и заглянуть в историю.

Они и мир

Сравним исторические судьбы двух огромных, хотя и весьма неравных по размеру частей Евразии: европейского субконтинента к западу от Царства Польского (по состоянию на начало ХХ в.) и необъятной территории, раскинувшейся к востоку, а в широтном отношении расположенной севернее линии, идущей вдоль южных берегов Черного и Каспийского морей, после Узбекистана уходящей еще севернее к Байкалу, а затем, вновь клонясь далеко на юг — к Владивостоку.

Сравним в одном отношении: войны и мира.

При всей увлекательности истории европейского субконтинента, это территория войн, почти беспрерывных. Некоторым исключением выглядит XIX век после эпохи Наполеона. Но кровопролитности самой той эпохи, по бывшим прежде неё меркам, хватило бы на целый век. Кроме того, происходили и другие войны. Крымская после нападения англичан и французов на Россию, Франко-прусская, Австро-прусско-итальянская. Но в основном, да, не то чтобы европейцы не воевали, но преимущественно их энергия была направлена на захват внешних земель, на покорение колоний.

А XVIII век? От многих конфликтов и русская армия не осталась в стороне (в ходе Семилетней войны, кстати, лишь по политическим причинам не заняв Берлин). Но то были не наши войны, а собственно европейские, за то или иное «наследство», и главное, не на наших евразийских просторах.

Собственно же Россия в том веке активно воевала у своего западного (северо-западного, юго-западного) периметра. Либо — возвращая свои земли, либо отражая вторжения (и то, и другое — Северная война). Или расширяя их, как во время передвижения русской границы на юг в борьбе с Портой. И превращая все занятые территории из плацдармов военных конфликтов или кочевых набегов в территорию постоянного мира. Каковой стала, из былого Дикого поля, при Екатерине и последующих императорах, Новороссия..

Веком ранее Европа пережила тяжелейшую Тридцатилетнюю войну, уже название которой говорит само за себя (а ведь прежде была еще и Столетняя). А пережитое в начале XVII века Русским государством десятилетие Смутного времени (плюс «шлейф» еще на пять лет) — вот тот период, когда история России шла, буквально, по европейскому пути — пути междоусобных территориальных столкновений. Они оказались тем тяжелее, что были многократно усугублены и затянуты польским вторжением, чрезвычайно активно поощрявшимся Ватиканом, и нежелательными последствиями обращения за помощью к шведам.

Вот тогда Россия хлебнула «европейского пути» полной ложкой. Для нас это было десятилетие Смуты, а для европейского субконтинента — обычная практика, с оговорками насчет местной специфики (то, что для России — область, для Европы — государство).

Причем, по несостоявшемуся тогда воцарению польского королевича Владислава некоторые историки горюют до сих пор (а на Западе иную точку зрения вообще едва можно найти). Институтам Речи Посполитой приписывается наличие преимуществ над московскими. При этом игнорируется, что те институты привели Польшу к упадку еще прежде того, как во второй половине XVIII века она и вовсе распалась, как государство.

Конечно, говоря о России, необходимо упомянуть два крупных внутренних конфликта — Разина и Пугачева, и указать на множество передряг с казаками масштабом куда мельче. Постепенно российское государство устанавливало везде однородную систему управления, нивелирующую риск таких внутренних войн.

Выше уже была использована формулировка, которая, собственно, и служит формулой нашего патриотизма: Россия — это территория мира. Это огромная часть политической карты мира, на очень длинных исторических промежутках свободная от войн, если только они не приходят извне, или же не происходит редкая (и не всега сугубо внутренняя по своим истокам) «смута». То, что веками было институциализировано в Западной Европе, беря её как целое — войны между частями территории, Россия исключает самим фактом своего существования как единого государства. Европу при этом размером в несколько раз превосходящего.

В строгом смысле здесь говорится о государстве, существовавшем, в разных исторических формах, начиная с послемонгольского времени (Иван III) и вплоть до нашего времени, с проекцией в будущее. Там и тогда, где над границей реял и реет флаг исторической России, какие бы цвета в это время они ни нёс, там и тогда перешагнувший эту границу с миром оказывается на территории мира.

При этом в Российской Федерации живет больше исторически населяющих её этносов, чем в любой иной стране земного шара. И граничит она с максимальным по сравнению с любым другим государством количеством стран. Живи эти земли по правилам Западной Европы, чьи государства и сейчас, несмотря даже на упадок темперамента их населения, удерживаются от войн только внешней военной силой в лице США, и историческая картина здесь была бы страшной, à l’européen. (Предпочтительная альтернатива — известный концепт единого пространства безопасности от Владивостока до Лиссабона).

Итак, патриотизм в качестве национальной идеи дает конкретный ответ на вопрос о жизнеустройстве. Он указывает на то, что нашим императивом является мирное спокойствие на великой по размерам и политическому рангу территории, а главные усилия народа должны быть направлены на защиту этого мира от любых внешних посягательств, как и смут.

А кроме того, и это должно быть очевидно, при таких ценностях нужно возделывать эту землю в непосредственном аграрном, в промышленном и культурном отношениях — истово, стремясь к совершенству, по максимуму». В том числе, чтобы иметь все средства для ее защиты, и чтобы люди могли пользоваться её плодами в полной мере, включая возможность взращивать эти плоды.

Потому мы делаем ракеты, и перекрыли Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей. И сделать предстоит еще очень много. Впрочем, ценна, как уже сказано, сама эта возможность.

monocle.ru