Откуда возник «путинский новояз», и так ли он опасен
Путинский новояз — так называют слова и понятия, получившие распространение в СМИ, в риторике официальных лиц и органов власти в последние годы.
Это, например, «отрицательная динамика роста» или «отрицательный рост». Уже никого не удивишь фразами вроде «Китайская экономика продемонстрировала отрицательный рост» или «и мы видим, что в этом году будут, к сожалению, отрицательные темпы экономического роста». Но это понятие, которое появилось в экономической сфере, теперь распространилось даже и на медицинскую. Так, глава комитета по экономической политике и стратегическому планированию Валерий Москаленко рассказывал журналистам, что будет при отрицательном росте заболеваемости.
«Если будут явные вспышки, которые будут носить сиюминутный характер, — реакция будет одна, если большие колебания показателей в силу массовых миграций людей внутри страны — другая, если будет устойчивый отрицательный рост — третья», — говорил Москаленко.
Еще один пример: замена «наводнение» словом «подтопление». Появляются такие заголовки, как «В России почти 500 жилых домов остаются в зонах подтопления из-за паводка».
А уж слова «взрыв» стараются избегать практически все, заменяя его на «хлопок» даже в новостях, в которых идет речь о гибели людей. Например, «в городе Элиста в девятиэтажном жилом доме произошел хлопок газа. < < … > > В результате произошедшего в доме повредились межкомнатные и межквартирные перегородки трех квартир». Еще пример: «четыре человека погибли при хлопке газа на территории завода в Мценске». Или: «На Урале при хлопке газа в пятиэтажном доме пострадал человек».
Отдельные слова появляются из уст политиков самого высокого уровня. Так, в мае министр финансов Антон Силуанов заявил, что ему не нравится слово «кризис», и он бы назвал происходящее, скорее, «вызовом». «Кризис? Меня это слово даже резануло», — сказал он.
Второй пик первой волны коронавируса
Последний яркий пример образования нового слова — замена «второй волны» на «второй пик первой волны» коронавируса.
Еще летом российские медики и политики внушали людям, что «вторая волна» в России маловероятна. В середине июля о том, что в ближайшее время ее в Москве не будет, заявил Сергей Собянин — мэр города и глава федерального оперативного штаба по борьбе с коронавирусом. В конце августа надежду на то, что новой волны удастся избежать, выразил президент Владимир Путин.
В конце июля бывший главный санитарный врач, доктор медицинских наук, депутат Госдумы Геннадий Онищенко и вовсе раскритиковал использование слово «волна» в отношении уровня заболеваемости. «У нас в профессии за счет непрофессионализма активных комментаторов из числа врачей появились ругательные слова: волна, первая волна, вторая волна. Вот написан у меня (вопрос): „Будет ли вторая волна?“ А я отвечу: у нас и первой не было…», — заявил он журналистам.
Но рост заболеваемости все же произошел. И ему придумали название.
«На самом деле это не вторая волна — это прохождение первой волны разными регионами», — охарактеризовал происходящее в начале сентября Сергей Собянин.
В середине сентября продолжающийся рост заболеваемости представитель минздрава назвал «небольшим подъемом».
«Мы ожидаем, что все-таки это будет не вторая волна, а некоторый небольшой подъем заболеваемости», — сказал главный внештатный инфекционист Минздрава России Владимир Чуланов.
А фраза министра здравоохранения Турции Фахреттин Коджа «Мы переживаем второй пик первой волны» растиражировано по большинству ведущих СМИ.
И вот, уже «назван срок выхода России на второй пик коронавируса».
Навальный — политик или блогер?
Еще один яркий пример использования разных слов для одного объекта, вернее, в данном случае субъекта — это пример с Алексеем Навальным.
До инцидента в Омске одним из наиболее часто называемых определений для Навального был «блогер», вторым — «глава «Фонда борьбы с коррупцией»». Причем, СМИ легко писали о том, что обычный «блогер», даже не, например, «общественный деятель», смог организовать общественные акции. Вот один из таких заголовков: «Черемушкинский суд Москвы взыскал более 2,3 млн рублей в пользу прокуратуры с блогера Алексея Навального и других организаторов несанкционированных акций».
При этом «блогером» Алексей Навальный оказался настолько успешным, что ему предложила дебаты представитель министерства иностранных дел России Мария Захарова. Вот заголовок по этой теме: «Блогер Алексей Навальный согласился на предложение официального представителя министерства иностранных дел России Марии Захаровой провести дебаты».
Теперь же одно из ведущих СМИ назвало Навального и политиком («Власти ФРГ намерены выступить за санкции против лиц, которые могут быть причастны к ухудшению здоровья политика Алексея Навального»), и оппозиционером («В Кремле не считают нужным комментировать мнение лидера партии КПРФ Геннадия Зюганова, сравнившего оппозиционера Алексея Навального с молодым экс-президентом России Борисом Ельциным»)
Более того, даже результаты анализов Навального, как выяснилось, могут быть «политически ангажированными».
В действительности все не так, как на самом деле
О том, откуда берутся в лексиконе СМИ новые, не всегда понятные фразы, и действительно ли они так серьезно влияют на восприятие информации, «Свободная Пресса» поговорила с психиатром, психотерапевтом, политтехнологом Сергеем Гориным.
— На ваш взгляд, «второй пик первой волны коронавируса» звучит мягче и менее страшно, чем «вторая волна»?
— Да, безусловно, «второй пик первой волны коронавируса» звучит мягче и менее страшно, чем «вторая волна».
Есть такой эффект психологического шока. Если человеку дать какую-то жестокую, трагическую новость сразу, то он «ведь и помереть может» от этой новости, поэтому человека готовят. На эту тему есть старый одесский анекдот.
Рабиновича задавило асфальтовым катком. Выбрали человека, и бригадир ему говорит: «сходи домой, скажи жене, что, вот, такая трагическая новость. Но ты подготовь ее, сразу не ляпай». Он приходит, здоровается. Говорит: «Скажите, здесь живет вдова Рабиновича?»
Так вот, «второй пик первой волны» — это и есть «вдова Рабиновича». Это подготовка.
Ганс Селье, который сформулировал концепцию стресса, еще будучи студентом-медиком заинтересовался, почему причины болезней разные, а симптоматика сплошь одинаковая или сильно схожая. Пример: вы становитесь под холодный душ. Что происходит: вы покрывайтесь мурашками, по-научному это называется пиломоторный рефлекс. У вас сокращаются периферические кровеносные сосуды, капилляры. Организм говорит: холодно, надо теплоотдачу уменьшить! Логично? Логично.
Но если вы становитесь под горячий душ, происходит та же самая реакция. Первый ответ организма — это сокращение периферических кровеносных сосудов и пиломоторный рефлекс. И то, и другое — реакция на стрессовое воздействие. Изменилась температура окружающей среды, организм отреагировал одинаково. Но во втором случае, если вы встали под горячий душ, первый ответ через пару минут пройдет — когда организм адаптируется и распознает разновидность воздействия.
Так вот, почему менее страшно: потому что слова другие.
Когда в стране началась Перестройка, журналисты начали нагнетать, захватывать внимание читателя кровавыми подробностями. Я тогда жил в Красноярске, и там была газета «Комок». Там в репортаже об ограблении какого-то продуктового ларька с убийством продавца было написано: «на оперуполномоченного застенчиво улыбнулся труп продавца». Более того, ни одна газета «Комок» грешила такими формулировками. Они потом, конечно, от читательских писем отбивались, и им говорили, что сознание надо захватывать, но не так же цинично.
Со временем журналистика поняла, что если идти дальше, то какие еще кровавые подробности нужны, чтобы привлечь внимание читателя? Сначала капля крови, теперь ведро крови, а потом что — озеро крови? И пошла в другую сторону.
Пошла вторая волна: смягчение формулировок.
«Второй пик первой волны коронавируса» звучит не столько мягче и менее страшно, сколько непонятнее.
Скажите «это преступление» — и вы дали четкую формулировку. И человек, к которому вы применили эту формулировку, может подать на вас в суд: потому что пока суд не объявил его преступником, он не преступник. Поэтому журналисты ищут другие формулировки. Они пишут «это трагедия», а не «это преступление», даже когда очевидно, что речь идет о преступлении.
Я помню, как в 2014 году начиналась антиукраинская кампания. Сначала во всех СМИ это называли «государственный переворот», писали «Хунта захватила власть», «каратели обстреливают Донбасс». Потом оказалось, что это не «государственный переворот», а что-то другое, и обстреливают Донбасс не «каратели», а «силовики». Хотя какие они «силовики»? Люди, которые воюют с мирным населением — это каратели. Слово «Хунта» исчезло.
Первое движение: убрать слишком эмоциональные слова. Втрое движение: заменить формулировки непонятными. Дело не в том, что они звучат более мягко, а в том, что они звучат непонятнее.
— И что мы получаем, используя непонятные формулировки?
— Человек начинает искать смысл этих непонятных формулировок, и даже находит его. Но первая фаза шока уже утеряна. Организм уже распознал: а вода-то на самом деле — горячая, и чего я, как дурак, сокращаю периферические кровеносные сосуды.
На вопрос «Здесь живет вдова Рабиновича?» первое движение — «какая вдова»?
Продолжение анекдота: «А вот фиг тебе, — сказал рабочий, — его асфальтовым катком раздавило». Но это уже происходит на фоне распознавании вредящего фактора, ранжирования масштаба события и возникновения более мягкого отношения к нему.
— Насколько восприятие информации людьми зависит от выбираемых слов: «хлопок», «подтопление», «жесткая посадка», «отрицательная динамика роста» — эти термины действительно помогают снизить накал?
— «Накал» — термин здесь не вполне точный и уместный. Они позволяют от эмоциональных оценок перейти к описанию событий.
Выбираем слово «хлопок» вместо «взрыв». Но если взрыва газа действительно не было? Если кто-то услышал, как упала у соседки швабра на пол, и решил, что это взрыв. А журналисты, может, подхватили эту новость и написали, что произошел взрыв в доме. Поэтому мы и пишем: «хлопок».
Мы приближаемся к дословному описанию события. Что человек услышал? Он услышал хлопок. Все.
То же и с «подтоплением»: любое наводнение с тысячей жертв начинается с подтопления. Вот и пишут это слово: в данный момент наблюдается подтопление.
Журналисты начали думать о другой стороне этого рычажного плеча: о восприятие аудиторией.
Где-то в начале миллениуме я утром в интернете прочитал новость: «В аэропорту Домодедово при посадке потерпел крушение пассажирский самолет». Шок. В течение дня я смотрел, как эта новость меняется. К концу дня она превратилась в следующее: «В аэропорту Внуково при взлете была обнаружена неисправность самолета, самолет не стал взлетать, рейс отменен». В этой новости появился комментарий пресс-службы аэропорта «Домодедова» с вопросом, почему у них не уточнили сразу.
То есть я бы сказал не о снижении накала, а о приближении описания события к самому событию.
В 90-е журналисты давали свои эмоциональные оценки, пытались привлечь читателя. Сейчас они наконец приближаются к канонам западной журналистике и дают описание события. Или стараются это делать.
— Какие еще бывают методы смягчения информации?
— Самое простое — разбавить информацию другой информацией.
Допустим, на всех новостных ресурсах на первом месте висит новость «А». И что происходит: люди обсуждают новость «А». А если она висит не на первом месте, то люди будут обсуждать то, что висит на первом.
Сместите эту новость вниз. Дайте три — четыре — пять конкурентных новостей. В чем состоит суть стратегической работы с массовым сознанием? В том, что власть или орган контроля не может заставить людей думать по поводу события «А» одинаковым образом, оценивать его одинаково. Но он может предложить массовому сознанию предмет, о чем думать. Поэтому какое-нибудь остро политическое событие «А» мы задвигаем тем, что выставляем на первый план «с кем спит актер „Б“». И событие «А» — значимое, трагичное, жуткое — отодвигается на второй, третий и так далее планы.
Это такое разбавление. Вот, любите вы яблоки, прям обожаете. И у вас начинается гастрит и изжога от яблок. Что вы делаете? Варите компот. Вкус яблока вам нравится, то теперь яблоко разбавлено. Оно осталось, никуда не ушло, оно существует в окружающем вам мире, и это неоспоримый факт. Это объективная реальность, которая поддается чувственному восприятию. Но теперь этот факт разбавлен, и стресса вам он не приносит.
Примерно так и происходит.
Второй вариант: словесное смягчение, то есть смягчение через описание.
Историческая фраза: «мир — это описание мира». Это сказал Людвиг Витгенштейн. Пока событие не описано, оно не произошло. В применении к средствам массовой информации: пока СМИ не описали событие, его в массовом сознании нет.
Поэтому начинается искусство описания. И здесь мы снова возвращаемся к выбиранию слов. И начинаем говорить про «хлопок» вместо «звука взрыва», «трагедия» вместо «преступление» и прочее. Эти вещи взаимосвязаны.
— Насколько вообще актуальна сейчас для СМИ задача смягчения информации?
— Здесь сделан акцент на слове «сейчас». Эта задача актуальна не «сейчас», а всегда — если помнить про вторую сторону информационного рычага.
Есть вы, ньюсмейкер, человек, который описывает событие, и есть аудитория, которая воспринимает событие через ваше описание. И вы, думая о чувствах аудитории, выбираете мягкие формулировки.
Пример: самолет, который потерпел аварию при посадке в Домодедово, а на самом деле, были сложности при взлете.
Поэтому дальновидный ньюсмейкер старается подумать о родственниках тех, кто летел на самолете, как они себя чувствуют сейчас. И начинает выбирать формулировки, которые не вызовут психологического шока у читателей и слушателей.
Поэтому слово «сейчас» из вопроса я бы вычеркнул.
А закончить хочется афоризмом: «в действительности все не так, как на самом деле».
Вопрос национальной безопасности
Психолог, директор Центра практической психологии Сергей Ключников поделился своими размышлениями на эту тему. По его мнению, смягчать заголовки и новости — жизненно важно для страны.
— Действительно ли «второй пик первой волны коронавируса» звучит мягче, чем «вторая волна»?
— Пик первой волны — с одной стороны, звучит более мягко. Но если смотреть отдельно слово «пик», то он тоже вызывает некоторые негативные эмоции. Поэтому и тот, и другой вариант, на мой взгляд, не самые лучшие решения. Но первый чуть мягче.
Если использовать словосочетание «небольшой прирост», это будет звучать еще мягче. И на мой взгляд, чем мягче мы будем выражаться, тем лучше. Потому что основная проблема — это то, что «лекарство», то есть шум, поднятый в прессе, оказался страшнее болезни. Не надо еще раз запугивать народ коронавирусом, наше население и так запуганное. Если все время повторять негатив, народ перенесет этот негатив на саму власть и прессу. С народом лучше договариваться, объяснять ему, как в той же Швеции, где идёт спад болезни: коллективный иммунитет выработан.
Из-за негатива в прессе возникает психоз населения, паника, депрессия, ощущение безнадежности. А это фактор, влияющий на здоровье, вплоть до роста смертности у эмоционально неустойчивых внушаемых людей.
Сейчас многие боятся: неужели нас снова запрут. Наверно, поэтому политики, понимающихся связь между произносимыми словами и электоральными факторами сейчас стараются говорить об этом более взвешенно.
— Насколько восприятие информации людьми зависит от выбираемых слов?
— Я считаю, что у современных СМИ есть огромная проблема — провокативность заголовков. СМИ пока не наказывают за заголовки, которые противоречат содержанию, а, наверное, иногда было бы нужно. Зачастую для привлечения внимания людей выбираются заголовки со словами, которые даже на уровне биохимии вызывают тревогу. И люди это читают, пугаются. А на самом деле речь в тексте идет либо вообще о другом, либо заголовок во много раз преувеличивает происходящее.
Заголовки бьют по бессознательной сфере. Уже потом в последующем тексте идет расшифровка информации сознанием.
И возникает конфликт между панической частью — заголовком — и более рациональным содержанием, которое уже не очень-то и успокаивает.
Эта своего рода черная магия заголовков, она создает мрачный психоэмоциональный фон. И никто на это особого внимания не обращает.
Виртуальная реальность сегодня часто направлена в негативную сторону. А если мы хотим, чтобы общество было здоровым, на это надо обратить самое серьезное внимание: надо убрать негатив в заголовках в ряде СМИ, которые через них торгуют страхом, яростью и унынием.
Я думаю, что это наша национальная особенность: «черноты» в СМИ у нас гораздо больше, и мы критикуем себя резче и чаще, чем другие нации. Речь идет не только об «отдельных недостатках», а обо всей стране с ее историей, культурой, особенностями национального характера. В других странах, в тех же США, полно самокритики по отдельным направлениям, но разве кто-то позволит вам оспорить правильность стратегического курса, национальную историю и характер? Вам быстро и доходчиво объяснят, что вы неправы.
— Почему это страшно?
— Такой разгул негатива не сопутствует ни национальной консолидации, ни успешному поиску лучших решений. И он сильнейшим образом оказывает влияние на чиновников, принимающих решения.
Если говорить о пандемии, то, я думаю, что проблема заключалась в том, что чиновники столкнулись с огромным количеством растиражированного в СМИ и усиленного в миллионы раз негатива. А виртуальная реальность сегодня стала влиятельным фактором, она влияет на историю. И зачастую чиновники принимают решение потому, что проблема, в том числе и неправильная была миллионы раз повторена в прессе. Это тот случай, когда количество повторений сильнее, чем смысл слова.
Нужны исследования, опросы, чтобы понять, как интернет влияет на способы решения проблемы. Информационное освещение общественно значимых проблем — это, на мой взгляд, вопрос национальной безопасности.
svpressa.ru
