…Был тут на одной лекции, не скажу какой. Лектор говорил о «парадоксе прогнозиста»: прогнозы бывают «сильные» и «слабые». Сильные — убедительные, в них сразу верят и начинают делать всё, чтобы случилось как-то иначе, чем сказано в прогнозе. Слабые — в них не верят, и поэтому никто не борется с их сбываемостью. В этом смысле сбываются чаще прогнозы именно у «слабых» прогнозистов — слабых в том смысле, что их авторитета не хватает для того, чтобы заставить всех остальных поверить в точность их прогнозов/пророчеств.
Я, услышав это, заметил в диалоге с сидящим рядом коллегой, что первым проблему поднял тов.Эсхил в трагедии «Агамемнон», раскрыв её в образе женщины Кассандры. Она, как мы помним, классический «слабый» (в этой терминологии) прогнозист.
Новости партнеров
История обретения ей дара описывается в модели извечного «динамо»: пообещала Аполлону отдаться, получив дар пророчества в конфетно-букетной фазе, но потом почему-то «не дала», после чего он добавил незадокументированную опцию «в твои пророчества никто никогда не поверит». Кассандру, как мы помним, в ходе взятия Трои изнасиловал у статуи Афины Аякс Малый, а затем она досталась уже Агамемнону, после чего их обоих убила из ревности его жена Клитемнестра. Эту смерть, кстати, Кассандра тоже умудрилась предсказать.
Чего я в упор не понимаю — почему при всех этих талантах к предвидению она отказала аж целому Аполлону, для того, чтобы стать военной добычей этих двух максимально несимпатичных персонажей — Аякса и Агамемнона. Но тов.Дугин в своём цикле лекций «Политическая теория народа» нам тут напомнил, что у Аполлона, при всех его выдающихся физических и умственных данных, вечные проблемы с противоположным полом — боятся и убегают. И действительно: те же Коронида, Марпесса или Дафна унизили его куда хлеще — каждая на свой манер: одна уже беременная от него Асклепием изменила ему со смертным, другая демонстративно предпочла Аполлону смертного в момент выбора из двоих, а третья, как известно, вообще превратилась в дерево, лишь бы не отдаваться («бревно в руках мастера…» — саркастически хмыкает один известный политтехнолог).
При этом сам Аполлон, напомню, как раз-таки эталонный пример «сильного» прогнозиста — один оракул в Дельфах со всеми пифиями и авгурами чего стоит. Но, опять-таки, дельфийский оракул решал этот парадокс посредством максимального «напускания тумана» — пророчества излагались настолько мутным языком, что было ни черта непонятно ровно до момента, пока они сбудутся. Лайфхак, чо.
Переходя от «коров Аполлона» к нашим баранам, замечу, что самая табуированная в начальственных кабинетах фраза — «я же говорил». За неё могут так сильно по шее дать, как никому не снилось. Ну и напомню опять же, что история конфликта министра Улюкаева с министром Силуановым, закончившаяся «корзинкой с колбасками» от Сечина и отправкой министра Улюкаева в места не столь отдалённые, тоже началась со спора по поводу цифр макроэкономического прогноза.
Так вот.
Моей проблемой с давних пор был очень высокий коэффициент сбываемости прогнозов. Именно проблемой, потому что см.выше про фразу «я же говорил». Но я терпеть не могу стратегию самозащиты прогнозиста «выражаться мутно и непонятно».
Для того, чтобы внести ясность, пришлось в какой-то момент разработать своего рода теорию. Не особо сложную, чисто для работы. Я её частично излагал ещё в лекциях ШСМ на Острове-2018, старожилы помнят. Но сейчас — совсем просто, до схемы.
Новости партнеров
Итак. Когда мы говорим слово «будущее», мы имеем в виду одновременно три очень разные вещи.
1. Прогноз: «куда всё катится».
2. Проект: «как я хочу/не хочу, чтобы стало»
3. «Чёрный лебедь» — неведомая фигня, не предусмотренная ни прогнозами, ни проектами, но опрокидывающая при появлении и те, и другие.
На пальцах. Апокалипсис — это прогноз. Коммунизм — это проект. Ковид в 2020-м — это чёрный лебедь.
Чёрный лебедь — птица интернациональная, даже глобальная. Но у нас есть ещё своё, исконно-посконно-суверенное пернатое в этом жанре — Жареный Петух. Основное отличие: ихний лебедь всегда является фронтально — так, чтобы все его сразу увидели. Русская же птица, наоборот, всегда атакует с тыла, в своей неподражаемой манере, и опознаётся на подлёте лишь термальной, звуковой и обонятельной сенсорикой. Ну и главным объектом атаки, само собой.
Прямо сейчас, понятное дело, самый частый вопрос — состоится ли хоть какой-то пис дил. Я на это отвечаю: в прогнозе — нет, в проекте — да, но и то и другое неважно, потому что в небе кружит очень много этих самых птиц — и вселенских, и отечественных. Причём в состоянии высокой готовности к атаке. Почему? — а очень просто: ситуация предельно азартная, все играют на последнее, до талого. А этот запах — азартной игры на последние — их привлекает, они на него летят косяками, стаями и …роями.
В этом смысле будущее надо описывать не во временных, а в пространственных категориях — как организованное сетевым образом пространство, с гравитационными узлами — точками притяжения и точками отталкивания. Но — очень важно — топология этой сети возникает в результате проецирования на будущее некой определённой картины мира, и самое интересное здесь — это моменты несовпадений.
Как это работает — очень видно на СВО. Мы с противником во многом похожи, иногда до степени неразличимости. Но всё-таки ряд ключевых отличий есть. И одно — у них медиаменеджеры находятся в лидерской/управленческой позиции, у нас — в обслуживающей. Поэтому у нас медийное измерение войны осмысляется в лучшем случае во второстепенных понятийных категориях типа «военная пропаганда», а у них — как едва ли не самое главное (не в последнюю очередь ещё и потому, что они же на это шоу продают билеты, причём за сотни миллиардов долларов). Если это понимать, скажем, предновогодняя ситуация под Купянском никак не стала бы неожиданностью для штабов.
Ну или так. В нынешнем всеобщем фетишизме по поводу ИИ имплицитно заложена давняя заветная мечта любого начальства — заменить на ключевых позициях ненадёжных людей на надёжные машины. Ни с кем не договариваться, перестать наконец устраивать эти дурацкие ритуальные танцы с демократией, выборами, общественным мнением и т.п. — Карп в своей «Техреспублике» про это прямым текстом. Это точка притяжения, а вовсе не отталкивания, как все думают.
Новости партнеров
Кстати, ровно в этой же роли у евроглобалистов сейчас Путин и «российская агрессия» — как универсальный способ сбычи мечт: перестать уговаривать и начать отдавать приказы. Левинас с Хабермасом десятилетиями рассказывали им о «Другом» и важности диалога — оно им за это время надоело хуже горькой редьки. Нет больше никакого «другого» и никаких «других» — есть свои и враги, точка.
К слову о цикле Дугина «Политическая теория народа» — я его тут послушал в бесконечных поездках из Москвы в Новгород и обратно.
Тема для меня важная, потому что известную фразу любой конституции, включая и нашу — «источником власти является… народ» я всегда комментировал в том смысле, что монархи ранее были Милостью Божией, но с тех пор существование Бога многими стало оспариваться и основание власти перестало быть безусловным. Однако почему-то при этом все воспринимают как само собой разумеющийся факт существования «народа» — а это, как по мне, куда более сомнительная гипотеза.
После дугинских лекций сомнений стало ещё больше, чем было — поскольку главное, что я понял из них, что «многонациональный российский народ» это просто советские «трудящиеся», то есть класс, только с тщательно закамуфлированной до полной незаметности марксистской первоосновой. И отсюда непонятно (именно юридически), как возможно его разделять, к примеру, на «государствообразующий» и все остальные, отсюда и столько проблем по линии русские-нерусские.
Для этого нужен, как минимум, «неклассовый» способ народообразования, но он невозможен хотя бы потому, что все без исключения националистические спикеры и идеологи принадлежат к одной и той же страте, который марксистские классики назвали бы «мелкая буржуазия», она же в постсоветском пропагандистском камуфляже «средний класс», и весь их нарратив при внимательном рассмотрении сводится к тому, как выдать свой классовый интерес за «народный». Но в этих терминах их публично критиковать тоже особо не получается — сразу запишут в «совки» и «красные», и доказывай потом, что не верблюд.
Но сейчас не об этом. Дугин между делом обмолвился, что можно было бы ещё и выдать на-гора «политическую теорию рабства», но это не его предмет и всё такое. И я вот подумал: а жаль. Потому что это куда более интересный вопрос, чем политическая теория народа. С народом, действительно, более-менее ясно — это третья варна, «вайшьи», то есть все, кто не «жрецы», не «воины» и… не рабы. Свободные труженики мирных профессий, имеющие голос в народном собрании.
А вот рабы — это те, кто голоса лишён, причём вследствие того, что раб лишён воли — у него есть только воля его господина. И в этом, в частности, фундаментальная проблема современных демократий, потому что всеобщее избирательное право формально наделяет раба голосом, но воля-то к нему впридачу не идёт — и он в итоге голосует не «как сам думает» (он никак не думает), а как начальство (жрецы и воины) скажет. И весь конфликт третьего сословия с первыми двумя — не сильно-то структурно изменился со времён аж Гракхов.
То, что рабства сейчас юридически нет — это лишь фигура умолчания. Никуда оно не делось. Как раз Маркс первым и показал, что в буржуазной демократии и капиталистической экономике тоже неизбежно возникает класс рабов — это собственно его «пролетариат», причём именно городской и индустриальный. Но, опять-таки, а кто эти смуглые люди, которые сейчас чистят наши улицы? И у многих из которых уже даже есть здешние паспорта…
Ну и я опять про войну. Есть войны, для которых достаточно немногочисленных членов воинской касты; там всё более-менее понятно. А бывают и такие, на которые приходится массово зазывать то самое третье сословие, а то и четвёртое. И вот тут сразу возникают огромные политические риски, иногда приводящие к ситуациям типа февраля 1917-го. Потому что у третьего сословия всегда есть гигантский набор претензий к первым двум; и оно неизбежно начинает на разные голоса их озвучивать. Но это ещё полбеды — а вот когда в дело включается ещё и четвёртое… у тех никаких осмысленных «претензий», как правило, нет, а вот потенциал бунта — максимальный. Собственно, в 17-м четвёртое сословие как раз и показало третьему, что случается, если просто взять и снести первые два.
Во всех антиутопиях «восстания машин» на самом деле скрыта историческая память о восстаниях рабов. Собственно, я поверю в наличие у ИИ «сознания» ровно тогда, когда увижу первые признаки бунта против кожаных.
Автор — философ, политолог, публицист, общественный деятель, военный технолог и волонтёр, директор Аналитического центра «Московский регион»
